Тело тоже стало многое ощущать по-новому, в нем проснулся непонятный трепет. Этим трепетом оно откликалось на то, что видели глаза землю и небо. Еще оно совершенно иначе реагировало теперь на музыку, запахи, отдельные строки в книгах, на мои собственные новые мысли. Поменялась вся сенсорика. Эти перемены понемногу стимулировали новый интерес к жизни, и на каком-то этапе я стала искать врача, который бы вылечил тело.
Есть большой соблазн объяснить описываемые здесь события как сумасшествие. Мол, у женщины от переживаний поехала крыша. Да я и сама сперва так думала. Но жизнь принялась расставлять на моем пути людей еще более «сумасшедших», которые знали, видели и чувствовали еще более невероятные вещи. Так что идею сумасшествия пришлось похоронить довольно быстро. Все же я честно попыталась ее подтвердить, прежде чем отвергнуть.
Первым человеком «со странностями» на моем пути оказался врач, о котором расскажу в следующем разделе.
Слова
Никогда не думала, что стану писать книги. Радость писательства первый раз неожиданно накрыла во время сочинения казенной искусствоведческой диссертации. Поначалу дело двигалось медленно и со скрипом слова из меня вылезали канцелярские, да и складывала их через силу. И вдруг от отчаяния, наверное, что-то внутри щелкнуло: началась игра. Казалось, я подключилась к какому-то словесному потоку, из которого горстями зачерпывала нужные смыслы и переливала их на бумагу. Так вот оно что: слова это весело!
Много раз пыталась понять, как это получилось, что, помимо вполне понятных книг на русском языке, я вдруг занялась еще «автоматическим письмом» стала записывать тексты на языке, никому неизвестном7. В этом разделе пытаюсь хоть как-то ответить на этот вопрос, роясь в памяти, скользя туда-сюда по шкале времени, вглядываясь в собственные отношения с разными авторами, их сочинениями и словесностью как таковой.
Чтение
Из детских книг ярче всего помню «Кошкин дом» Маршака, сказки Андерсена и «Винни Пуха» в пересказе Заходера. В школьные годы, как и многие дети, беззаботно читала взахлеб по многу часов подряд, забывая поесть и поспать. Гёте, Стендаль, Дюма, Диккенс, Лермонтов, Толстой, Достоевский, Пруст, А.Грин, Войнич, Сэлинджер все в кучу, не слишком разбираясь в качестве читаемого. Интересна была почти любая книга. В каждую ныряла и неслась по ее течению, не стараясь выплыть.
Помню себя сидящей весь день до заката на дачном подоконнике с «Войной и миром» Толстого. Помню, как зимой, пытаясь согреться возле облупленного радиатора, скрючившись в три погибели, рыдала над «Идиотом» Достоевского. Помню, как в перерыве между лекциями медленно бродила по институтским коридорам, роняя какие-то карандаши-тетрадки и читая на ходу «В поисках утраченного времени» Пруста.
Лет в шестнадцать появился интерес к научным текстам, в частности, к философии. Читала Платона и Аристотеля, Канта, Гегеля, Кьеркегора, Ницше. И тут много раз ловила себя на такой странности: с трудом продираясь сквозь сложные логические умопостроения, вдруг вылетала куда-то, откуда все читаемое было видно насквозь. Особенно часто это повторялось с Гегелем. Гегель мне попался в переводах Густава Шпета, что тем больше затрудняло процесс. И тем скорее приводило к состоянию турбулентности сознания, выбрасывая за грань логического восприятия. В этом новом состоянии сознания все понятийные связи становились видимыми, геометрически построенными, прозрачными, как архитектурный макет или, скорее, кристалл. Хотя вряд ли смогла бы вербализовать это свое новое ви́дение-знание. Если такой «выброс» случался уже в начале книги, то теперь, как будто, знала всю ее до самого конца и сразу теряла интерес к последовательному продвижению по тексту.
Дедушки-Учителя. Гёте
С некоторыми авторами чувствовала особую близость, своего рода душевное родство. Собственно, их было и есть трое: Гёте, Фрейд и Соломон (Шломо аМэлех). Всегда знала, что эти из главных моих Учителей. Про себя называла их «дедушками». Наверное, потому, что никогда не встречалась со своими родными дедами, и хотела заполнить пробелы в родовых связях. На самом деле, «дедушек-учителей» у меня потом оказалось еще больше.
Гёте в юности был главной путеводной звездой и великим Учителем. Из-за него учила немецкий, пытаясь осилить тексты в подлиннике. Карманного «Фауста», подаренного когда-то моей тетей-германисткой, много лет возила с собой, чем несказанно поразила одного надменного немца, с которым оказалась в музее Фауста в Книттлингене. Для кандидатского минимума по философии написала реферат на тему Театрального Пролога к «Фаусту». Позже ездила в Ваймар, чтобы пообщаться с Гёте в его доме.