— Он обхватил голову руками, и я услышал, как он глухо произнес: — Слава Богу, что я не имею к этому никакого отношения.
— Что ты хочешь этим сказать?
Дидро посмотрел на меня своими воспаленными глазами. Видимо, он не спал всю ночь.
— Ты устроил этот скандал, ты его и уладишь. Пасторы требуют извинений и опровержения.
— Об этом не может быть и речи.
Дидро поднялся и принялся расхаживать по кабинету.
— Жан ты взял весь материал у Вольтера. Это он тебя настроил.
Я сказал, что это неправда.
— Какое тебе дело до этой Женевы? Извинись, и забудем об этом. Какой от этого вред? Пусть идиоты будут счастливы.
— Боюсь, что я не могу обращаться с истиной так же легкомысленно, как ты.
— Ах, простите меня. — В голосе Дидро прозвучал неприкрытый сарказм. — Это вопрос принципа, не так ли?
В этот момент я испытывал к нему такую же враждебность, как ко всем, кому не нравилась моя статья.
— Я не стану писать опровержения. Поступай со статьей как тебе заблагорассудится. Я отказываюсь от дальнейшего участия в «Энциклопедии».
Я вышел, заметив, что Дидро остолбенел и потерял дар речи. Когда Вольтер узнал о том, что происходит, он выразил мне поддержку письмом, в котором убеждал не отказываться от статьи. Тем временем Дидро осмелился от моего имени послать в Женеву извинения, что еще больше укрепило мою решимость пресечь его попытки удержать меня от ухода из «Энциклопедии». Несколько месяцев спустя я согласился писать научные и математические статьи. В остальном мое участие в издании закончилось, как и отношения с Дидро. Потерял я и Руссо. В ответ на статью о Женеве (где он родился) Руссо написал гневную отповедь, которая содержала личные выпады. Я чувствовал себя усталым и затравленным.
Мне исполнилось сорок лет. Я был знаменит, некоторые меня любили, но другие относились ко мне неприязненно (такова уж природа славы). Все это мало волновало меня. Я жил только ради того часа, когда покидал дом моей приемной матери и отправлялся на встречу с Жюли, чей тайный салон рос и расцветал. Мои отношения с мадам дю Деффан портились день ото дня (я признавал это в моих письмах Вольтеру). Она знала, что я предпочитаю общество Жюли, и не делала тайны из своего недовольства. Поворотный момент наступил, когда я однажды послал мадам дю Деффан записку, в которой писал, что не смогу посетить ее салон. Я в то время работал над вычислением планетных орбит, и эта работа оказалась менее сложной, чем я ожидал. Я легко справился с ней и, чувствуя глубокое удовлетворение, решил все же пойти в монастырь Сен-Жозеф, благо было еще не поздно.
У меня вошло в обычай не извещать заранее о моем появлении. Когда я появился в салоне, все шло по заведенному распорядку. Кружок сформировался, слепая старуха сидела на своем месте, и Тюрго вслух читал письмо, которое, как я вскоре понял, было копией письма, отправленного (или еще не отправленного) мадам дю Деффан Вольтеру. Тюрго (как, впрочем, и все остальные) не заметил моего прихода.
Вы говорите, что Д'Аламбер описывает меня как старую шлюху. Я нахожу это забавным, не говоря о том, что его утверждение явилось для меня полным откровением. То, что этот Д'Аламбер имеет опыт общения со шлюхами, внушает мне некоторую надежду, поскольку, как и большинство людей, я считала, что он не интересуется никакими органами, за исключением головного мозга, и более того, полагала, что он не способен найти физического удовольствия в общении с противоположным полом. Теперь, когда я знаю о его здоровых вкусах, я могу предложить ему ряд женщин, которые займутся его дальнейшим образованием; женщин, которые извлекут некоторое удовольствие из его уникальных физических данных и женского голоса.
Жюли увидела меня в тот момент, когда я собрался уходить.