Чего ты торопишься? Куда мы идем, оттуда не возвращаются. Не торопись, пока не припекло.
Уставшие от многодневного марша бойцы были облеплены пылью и не реагировали на мрачное предсказание старшины.
В голове Бориса что-то щелкнуло, он зашагал в обратную сторону. Обувь найти не сумел, шагал босиком, сбил ноги, но упрямо продолжал путь к дому. Через два дня его задержал патруль. Лейтенант, слушая рассказ, лишь качал головой. Парень отмахал сто с лишним верст и упрямо рвался идти дальше.
Отпустите меня, попросил Борис.
Зачем? удивился лейтенант.
Домой пойду.
Свихнулся, что ли?
От страха он одурел, сказал патрульный солдат с комсомольским значком на груди. Глядеть на это чучело противно.
Задержание происходило посреди села. Собрались люди, ожидали, что будет дальше. Борис Ходырев, несостоявшийся боец инженерного батальона, очень напоминал плакатного дезертира. Обросший щетиной, в расхристанной гимнастерке без пояса, он переминался, глядя на избитые в кровь ноги. Только сейчас почувствовал, как они горят. Когда вели в кутузку, пришлось шагать через участок высохшей травы. Израненные ступни обжигало сильной болью, но когда он замешкался, лейтенант сильно пихнул в спину.
Двигай живее!
Не могу, ступни сбил.
От фронта резво убегал.
А солдат с комсомольским значком не дал закурить. Предупредил:
Не вздумай бежать. Стрельну.
Куда я побегу, вон ноги в крови.
Пожалеть тебя?
И больно толкнул прикладом. В подвальной камере районной комендатуры Бориса приняли более тепло. Посоветовали распухшие ступни лечить мочой. Дали махорки и объяснили, как надо держать себя на допросе.
Кайся, говори, что ничего не соображал.
Так и было, отвечал Борис. У меня в башке перемкнуло, вот и дунул непонятно куда.
А сейчас готов сражаться до последней капли крови, подсказали ему.
Ходырев соображал, издеваются над ним или продолжается инструктаж. Помявшись, заметил:
Не обязательно до последней
Гля, поумнел!
Камера невесело посмеялась. Большинство из обитателей были дезертирами, имелась и другая публика. Сидел огромного роста боец с низким лбом и массивной, выпирающей вперед челюстью. Кроме дезертирства, он обвинялся в изнасиловании и убийстве. Основную часть времени он спал, зарывшись в солому. Когда приносили холодные сизые комки ячневой каши, жадно глотал свою порцию. Хлеба не давали, кашу запивали водой.
Насильника звали Геша, над его тупостью за спиной издевались, но и побаивались. Когда ему ночью стало холодно, он вытряхнул из шинели соседа. Обиженный человек пытался отстоять свое имущество, но получил удар в лицо.
Никто из обитателей камеры не вмешивался. Геша обладал огромной физической силой. Однажды ему вздумалось глянуть сквозь решетку. Наморщив покатый лоб, с минуту раздумывал, затем разогнул толстые прутья. Когда Гешу выводили на допрос, конвоиры нервничали и с порога предупреждали:
Вести себя смирно. Церемониться не будем.
Геша зевал со сна, отряхивал солому и, пригнувшись, нырял в низкий дверной проем. Если дурковатого Гешу опасались, то мужика, обвиняемого в мародерстве, безбожно шпыняли. Тот вылавливал из Волги тела погибших солдат, снимал одежду, обувь и неплохо на этом зарабатывал. Кроме того, он первым прибегал к местам бомбежки и урывал все, что мог.
Мародера сильно били на допросах, что-то выпытывали. Видать по всему, он жил неплохо, жена передавала ему сало, которое он жрал тайком, ни с кем не делясь. Выбитые зубы мешали жевать. Геша уловил сквозь сон запах подкопченной шкурки, отобрал сало и проглотил без хлеба. Сочувствия мародер не вызывал. Ему злорадно советовали:
Признайся, где золотишко прячешь. Легче подыхать будет.
Какое золотишко? пугался тот.
В другом углу камеры возились уголовники. Они чувствовали себя как рыба в воде, играли по ночам в карты, смеялись, что-то ели. Однажды заинтересовались добротной гимнастеркой Бориса. Предложили старую и рваную, обещая в довесок хлеб. Ходырев отказался, тогда пригласили поиграть в карты.
Отстаньте, решительно заявил он.
Тебе гимнастерка ни к чему. Дезертиров нынче стреляют.
Соседи утешили:
Не всех стреляют. Некоторых снова на фронт посылают. Может, и тебе повезет.
Ходырев отошел от панического настроения и действительно раскаивался. Как и все двадцатилетние, он не слишком боялся смерти. Хоть и небольшого роста, но цепкий и жилистый, он чувствовал свою силу. В отличие от деревенских сверстников, Борис был образованнее, не просто работал из-под палки в колхозе, а имел довольно редкую специальность электрика. Мать, так и не научившаяся грамоте, иногда пускала слезу от умиления: