— Да, — кивнул Испольнов, — мы, а кто же…
— Почему ж там один гравий?
— А потому, — сказал Испольнов и Терехову подмигнул и губы раздвинул, — а потому, что один гравий, и все…
— Я серьезно…
— Это где гравий? — удивился Соломин.
— В ряжах…
— Ах, в ряжах…
— А чего там должно быть? — спросил Испольнов. — Тряпки? Кирпичи? Пирожки с мясом?
— Тебе лучше знать, — нахмурился Терехов.
— Ах, мне! — воскликнул Испольнов, удивившись, и замолчал и отвернулся от Терехова, давая ему понять, что поговорили — и хватит.
— Ну-ну, — сказал Терехов.
Он все еще смотрел на Испольнова, все еще ждал, что Испольнов вдруг обернется и зло выскажет ему, как они тут работали два года назад. Что-то подсказывало Терехову, что Испольнова в этот нервный день можно вызвать на откровенность, но Испольнов молчал, молотком по серым шляпкам гвоздей постукивал; расплющенные, прилипали они к доскам, и Терехов решил продолжить разговор позже, когда не будет вокруг людей.
Он вернулся на мост, делом там заправлял Воротников, знавший в этом толк, и Терехов встал рядовым в его команду. Бута не хватило на первый ряж, и тогда придумали отправить охотников в поселок, чтобы они выискали запасы булыжников и прочих драгоценных нынче камней. Чеглинцев появился через час, снова загнал самосвал на насыпь, кузов опростал, вылез из кабины грязный и злой и Терехову грозил, что сдерет с него премиальные.
— Далеко гонял? — спросил Терехов.
— Почти к тоннелю, понял?
— Осталось там?
— Ездок на пять!
— Я с тобой сейчас двину.
— Нужен ты мне, как… Дайте двух парней посноровистей.
Терехов захлопнул дверцу, ноги хотел вытянуть, но сапоги его уперлись в металл.
— Трогай, — сказал Терехов.
И Чеглинцев тронул, и самосвал завертел колеса по насыпи, побрызгивая рыжей водой.
К съезду добирались медленно, но без остановок, а по размытому откосу сопки карабкались долго, самосвал буксовал и, были секунды, сползал вниз, лицо у Чеглинцева стало красное, мокрое и злое. Жаром дышала кабина, и Терехов расстегнул пуговицы ватника, а Чеглинцев все приговаривал: «Ну давай, родимая, ну давай», он и в поселке, на ровном месте, успокоиться не мог.
— Не спеши, — сказал Терехов. — Много не выиграешь.
— А мне ничего и не надо выигрывать, — бросил Чеглинцев. — Это вам надо выигрывать.
— Нам, вам! — обиделся Терехов. — Мог бы сидеть в общежитии. Никто тебя не звал.
— Я же эту железную скотину лучше всех знаю, покалечили бы ее без меня…
— Как она на этом берегу оказалась?
— Не знаю, — сказал Чеглинцев и усмехнулся.
— Врешь. Знаешь.
— Ну знаю, — бросил Чеглинцев. — Я ее сам вчера пригнал. Известно, какой ты жмот. Пожалел бы ты нам машину дать. Но потом все же в кузове этого самосвала разрешил бы отвезти нас…
— Вы бы и кузовом не побрезговали?
— А чего? Нам домой ехать. После дождика. В четверг.
— Ничего, посидите тут. Подождите погоды.
— Уж посидим…
— Женщин в кабине оставляешь?
— Передам наследнику. Пусть привыкает к красоте.
Дальше они молчали, потому что и так разговор получился длинным, а они обычно берегли слова, как скупые рыцари свое червонное имущество. Терехов достал пачку болгарских, а Чеглинцев причмокнул, показал, что и ему неплохо было бы закурить, и Терехов протянул ему сигарету, Чеглинцев поймал ее губами и покрутил по привычке, Терехов поднес ему спичку, и Чеглинцев кивнул благодарно, всегда он курил самокрутки с бийской махоркой, а тут взял сигарету. Тайга вокруг стояла хмурая и тихая, а дорога бежала по ней, заквашенная дождем.
Терехов опустил чуть-чуть стекло дверцы и пепел стряхивал на дорогу. Он все поглядывал на Чеглинцева и на его руки и все думал, как ему жалко отпускать этого парня. Но заново сейчас уговаривать его остаться Терехов не хотел из гордости.