«Старинное местечко тогда насчитывало примерно 250 домовладений, где проживали 2,8 тыс. человек. Самой протяженной была улица Почтовая (ныне центральная часть ул. Советской) от речки Каленковки до Свято-Никольского храма и немного за ним. Севернее ее был небольшой переулок Дьяковский (ныне часть ул. Пролетарской), южнее улицы Барановская, Зеленая и Гимназическая (ныне части улиц Калинина, Красноармейского и Луначарского)» [9].
Источник: https://belisrael.info/?p=9997
Калинковичи в 1917-м году описаны в статье историка и краеведа Владимира Лякина [9]:
« за пределами железнодорожной станции Калинковичи и прилегающих к ней еще семи отдельных поселений (всего ок. 4,2 тыс. человек, включая солдат гарнизона), что располагались тогда в нынешней черте г. Калинковичи, шла напряженная, тревожная прифронтовая жизнь. Еще несколько дней (а в глухих сельских углах и с полмесяца), люди ничего не знали о наступающих великих исторических переменах и не догадывались о грядущих небывалых испытаниях.
В Калинковичах, местечке и на станции, среди грамотной публики ходил по рукам текст запрещенной цензурой, нелегально отпечатанной речи с заголовком «Глупость или измена?» депутата Государственной Думы П. Милюкова. «Мы потеряли веру говорилось в ней что эта власть может привести нас к победе. Если мы говорили, что у нашей власти нет ни знаний, ни талантов, необходимых для настоящей минуты, то теперь эта власть опустилась ниже того уровня, на котором стояла в мирное время».
Прочие обыватели, оголодавшие и озлобленные на власть, рассказывали друг другу привезенный кем-то из поездных пассажиров столичный анекдот:
Заметил Распутин что наследник престола отрок Алексей чуть не каждый день в слезах. Спрашивает: «Что случилось, Ваше императорское Высочество? Почему вы так часто плачете?» «Да как же иначе, отвечает царевич, судите, святой отец, сами: когда русских на фронте бьют, папенька плачет, и я вместе с ним, а когда бьют немцев, матушка плачет, и я с нею».
Кто такой Григорий Распутин, и какое место он занимает при царской семье, в Калинковичах знали все. Дело в том, что его личным секретарем и доверенным человеком был хорошо известный тут 55-летний Арон Симанович, бывший владелец ювелирного магазина в Мозыре. «Во время войны рассказывает он в своих мемуарах ко мне обращалось очень много молодых евреев с мольбами, освободить их от воинской повинности. Для этого имелось много путей, но я выбирал всегда наиболее удобный для данного случая. Однако часто совершенно отсутствовала какая-нибудь законная возможность, и я должен был прибегать к исключительным мерам». Обращались к нему и земляки через старшего брата Хаима Симановича, проживавшего в Калинковичах. Он был компаньоном Х. Гаммельштейна, торговал в его лавке (ныне торговый центр «АнРи») ювелирными изделиями и прочим «красным» товаром. Когда в первых числах января вначале разнеслись смутные слухи, а затем и пришли газеты с официальным сообщением об убийстве в Санкт-Петербурге всесильного «старца», эти контакты, к великому сожалению калинковичских финансистов, прервались. Разговоры на селе были тоже, в общем, сочувственные: «Вот, в кои-то веки добрался мужик до царских хором говорить царям правду, и паны его уничтожили»
Представляется, что первые неопределенные слухи о свершившейся в Петрограде революции начали разлетаться по калинковичской железнодорожной станции и местечку уже 3-го марта, когда по телеграфу были получены официальные извещения о смене власти. На следующий день слухи усилились, работа повсеместно прекращалась, люди выходили на улицы, обсуждая внезапную новость. Когда же утром 5 марта с петроградского поезда в возбужденную толпу (ее увеличили приехавшие на воскресный базар крестьяне) попали экземпляры спешно отпечатанного манифеста о царском отречении и свежие газеты, наступило всеобщее ликование.
К тому времени семья Герчиковых уже перебралась из Калинковичей в Гомель, где их и застали события 1917 года. «В Гомель вспоминал М. Герчиков весть о свержении царя прибыла числа 2-го марта старого стиля. Помню, возвращаясь днем из гимназии, я услышал эту новость по дороге и, войдя в дом, сразу выпалил: Царя сбросили!. Сначала домашние восприняли это как мальчишеское озорство с моей стороны, отец даже строго предупредил меня не болтать больше такие опасные глупости. Сам же он быстро оделся и вышел на улицу. Вернувшись через полчаса обратно, он, радостный, подтвердил мои глупости. Тут уже все мы и стар, и млад высыпали из квартир. Улицы были полны толпами людей. На некоторых были уже лоскутки из красной материи символа революции. Несколько человек взобралось на крышу аптеки и снимало оттуда двуглавого царского орла. Кое-кто разоружал попадавшихся городовых. Все забыли на время про тяготы и лишения; город ликовал!»