Димка-регент, стараясь особо не бренчать кошками, тихо спустился на землю и скрылся в сарае.
– Пойти уголек покидать с похмелюги? – Толян, зевая, двинулся в сторону котельной.
– Не ходи туда! – закричала Вера Ивановна, выходя сторожки. – Чего тебе там?
– Ключа, – осекла ее Татьяна.
– Чего орешь? – рявкнула на нее Вера Ивановна, хотя Татьяна не повышала голоса. – На тебе твои ключа! Орет, главное дело!
Толян, наблюдая за старухами, сапогом разгонял лужу на паперти. Татьяна уковыляла в батюшкин дом.
– Ну ты даешь, начальник! – усмехнулся Толян. – Чего ты на нее полкана. спустила? Ей жить-то два понедельника осталось.
– Уходи, Толян, Христом Богом прошу, – прижав руки к груди, попросила Вера Ивановна. – Что ты здесь груши околачиваешь?
– Балды налей – отвалю.
Толян удивился: ляпнул про балду просто так* а подействовало, Вера Ивановна безропотно скрылась в сторожке.
За оградой что-то загромыхало, Толян обернулся: в калитке Лешка Ветровский, замдиректора исторического НИИ, не мог справиться с худосочной деревянной стремянкой. Стремянка, раскинув ноги, заклинилась в прутьях. Лешка, тяжело дыша, драл стремянку на себя, Толян помог ему, заодно принюхался.
– Ну сквозит от тебя!.. Ты ж вроде не керосинишь?
– Аспирант с Загорска приехал, – отдуваясь, прнался Лешка, – отец Иосиф, иеромонах. Засиделись.
– Ты где? – негромко позвала Вера Ивановна, стыдливо держа руки под фартуком. – Вылью!..
– Я тебе вылью! – Толян скакнул к ней и со стаканом в руке выпятился задом к скамье возле могилки. Он снял кепку, пригладил патлы и, поднеся стакан ко рту, обернулся к Лешке. – Оставить?.. Зря. Религия не возбраняет. Отец Михаил очень даже уважал. – И Толян заглотил балду.
– Стакан отдай, – сказала Вера Ивановна Толяну. – Выпил – уходи теперь. Толян послушно направился к воротам.
– Чего это ты приволок? – стряхивая над могилкой стакан, кивнула Вера Ивановна на Лешкину поклажу.
– Разножка для катавасии. Как у старообрядцев.
– Сколько отдал?
– Тридцатку.
– Дорого, – осудила староста. – Передач, – повторила она для закрепления, хотя разножка была сделана опрятно, не на хозяина.
Показался мотоцикл. За спиной Бабкина возвышался батюшка, а в люльке сидела матушка.
Шура кинулась наперерез. Бабкин еле вырулил.
– Проздравляю с приездом!
Матушка, плохо скрывая брезгливость, поцеловалась с нищенкой. Из объятий Шуры матушка поглядывала по сторонам, всем ли видно.
– Чувствую себя плохо, ох, ох, – запричитала Шура, зыркая глазами в сторону старосты, виновницы своих напастей. – И ноги не ходят.
– Вам побольше гулять надо, бабушка, – мягко улыбаясь, посоветовала Ариадна Евгеньевна, не вслушиваясь в бормотанье нищенки. – Ножками ходить, ножками…
– Тут к тебе человек, батюшка, – сказала Вера Ивановна, – Кашель у него нехороший. Полечить бы…
– Угу-угу, – закивал отец Вштерий, – Поговорим… Никогда у нас прежде не был?
– Новенький, – сказала Вера Ивановна. – Углем занимается.
– Тогда завтра после обедни.
– Я вот… с-спросить хотел, – нерешительно пронес Бабкин.
– В дом иди, отец, – раздраженно сказала Ариадна Евгеньевна. – Отдохни перед всенощной.
Батюшка присел на лавочку.
– Так-так?…
– Евангелие от Иоанна… Там в конце… Иисус говорит Петру: паси овец моих…
– И что тебя, э-э… смущает?
– П-… предал его… А Иисус Петра в начальники… Церковью командовать… Предателя… П-почему?
Отец Валерий, посидел, подумал, тяжело поднялся с лавочки.
– Неисповедимы пути Господни.
– И-вините, – пробормотал Бабкин. – Я не знал.
8
Ровно в пять Вера Ивановна ударила в колокола. Началась всенощная.
Отец Валерий в багровой новой фелони двинулся кадить иконы. Сегодня он был не в голосе, подпевал сипло.