Наталья Тимофеева - Когда цари служили пастухами. Стихи и немного грустного юмора стр 7.

Живу в стихе, стихом живу
Им философствую и грежу
Я им во сне и наяву,
И людям доверяю реже,
Чем строчкам. Рифмы мне сродни
Своею простотой и ладом,
Мы с ними и в толпе одни,
И в отдаленье  с Богом рядом.
С утра молитву пропою 
Христовой рифмы откровенье,
Что смыслом полнит жизнь мою
И в золотом своём сеченье
Имеет лишь любовь и свет,
Что мне даны, как дар бесценный,
Чему сравнений в мире нет,
И Духом, что вовек нетленный,
Наполнит сердце мне она,
И день зачнёт в округе ясный,
Глаза наполнив после сна
Любовью вечной и прекрасной!

«Укус змеи» по-гречески  «харагма»,
«Отметка зверя», попросту «укол».
От вируса страдает диафрагма,
Поскольку вирус тот «по-волчьи зол».
Трепещут от предчувствия народы,
Напуганные тысячей смертей,
Приписывая вирусу невзгоды
Великолепной глупости своей.
Едят отраву, пьют отраву тоже
И думают, что жив иммунитет
Но те, кто в высший эшелон не вхожи,
Тому еды с питьём нормальных нет.
Всё нарастает, двигаясь по кругу,
Одни умнеют, а другие мрут
От недопонимания, с испугу,
Не выпутавшись из холуйских пут.
К кому взывать, когда мозги из ваты?
Уж наказала долго жить страна,
Отчалили все те, кто стал богатым,
Над остальными шутит сатана.
Осталось получить клеймо с уколом
На той же остановке, на пеньке
Где нет больниц, где в прошлом суд и школа,
Там кладбище, увы, невдалеке.
Харагма, яд, запущенный под кожу
Тупого поголовья в свой черёд
Вся нация, нелёгкий путь итожа,
Сто лет подряд к забвению бредёт.
И глупости нет ни конца, ни края,
Она, как факел, в трепетной груди
Того, кто будет, даже умирая,
Своих убийц в герои возводить!

Тень деда-Щукаря витает над борщами,
Волнуется старик за добрый пересол.
Бывало, едоки за это не прощали,
Выплёскивая борщ с лягушками под стол.

Иной знаток борщей грешит не столько солью
И множеством приправ, как живностью в котле.
И он несёт сосуд заполненный к застолью,
Не к ругани готов, а к вящей похвале.

Всё в меру хорошо: и специи, и мясо,
И овощи, и жар под донышком котла
Иначе сваришь ты не борщ, а биомассу.
Жизнь повара, увы, сегодня тяжела.

Фастфуд заполнил всё, умение готовить,
Похоже, навсегда уходит в глубь веков.
Поэты  повара, им трудно прекословить,
И даже дед-Щукарь на это не готов.

Пекут они стихи на собственной закваске,
В закладке лишь вода и сахарный сироп,
И даже не найдёшь внутри живые краски,
Но критик завсегда лишь «гад» и «русофоб».

Заполнены памяти закрома,
Грусть тихо плещется через край
Кто знал меня лучше, чем я сама,
Давно переехали в светлый рай.

Оттуда ни весточки, ни кивка,
Ни звука радости, капли слёз
Лишь ветер, летящий издалека,
Доносит, как будто бы, шум берёз,

Густой аромат неизвестных трав,
Манящий, словно святой елей
Мятущийся разум в ночи сковав,
Касается память души моей.

И светят глаза удалённых звёзд
Огнём неведомого пути,
И прочная лествица  Млечный мост
Зовёт навеки покой обрести.

Но утро приходит под гомон птиц,
Сдувая с век наважденье сна,
Даря мне одну из своих страниц
От первого лучика  дотемна.

В силках дождя угомонился ветер.
Он час назад бросался, словно вепрь,
Трепля лозу, круша, ломая, ветви,
По зверьи дик, разнуздан и свиреп.

И вот разверзлись хляби в тёмном небе, 
Невиданной плотины рухнул вал,
И грохот струй, как музыка в вертепе,
Обрушился и крыши захлестал,

И сад согнул. Под тяжестью нездешней
Кусты легли на землю, как тростник,
А ливень бил всё жёстче и безбрежней,
И темнота гасила каждый блик.

Подкрался гром из-за горы накатом,
Как с кручи оборвавшийся валун,
И прозвучал невидимым набатом, 
Восстал из тьмы отверженный Перун,

Схлестнувшись с целым миром в страшной сече,
Пугая птиц на гнёздах и зверей,
Которым от судьбы укрыться нечем
В стихии водной. В силище своей

Бесчинствовал поток во тьме кромешной,
Пока под блеском молний не иссяк
А гром катился вольницей мятежной
И не стихал за окнами никак.