Подскочил Ярославцев, любезно поклонился и сказал:
– Пардон, мадам! Пардон, мсье! Ваня, кончай баланду, скоро третий звонок. Петр Осипович, уводи французов к едрене фене, нам еще нужно прорепетировать очередность бенефисных подношений.
И еще более любезно поклонившись французам, Ярославцев умчался, размахивая списком.
* * *
В двухместном купе спального вагона сидела мадам де ля Рош и разглядывала большую золотую медаль.
Поезд тронулся, и мимо окон купе поплыл одесский вокзал с провожающими, носильщиками, городовыми, со всем тем, что характерно для любого вокзала со времени изобретения железной дороги до наших дней.
Открылась дверь купе, и вошел Леже в дорожном костюме.
– Все в порядке, – сказал он. – Сейчас принесут ужин. А может быть, ты хочешь пойти в вагон-ресторан?
– Нет, – сказала де ля Рош.
Она надела медаль на шею и откинулась на спинку дивана.
Леже посмотрел на нее и мягко спросил:
– Это так серьезно?
– Не знаю... Не думаю.
– Я был бы очень огорчен, – тихо сказал Леже.
– Мне не хотелось бы тебя огорчать. Я тебе так благодарна за все.
– Не нужно благодарности. Я хочу совсем немного любви.
– Мне не хотелось бы тебя огорчать. Я тебе стольким обязана, – повторила де ля Рош.
* * *
Бенефис Ивана Михайловича Заикина на манеже одесского цирка был в полном разгаре.
Заикин крутил свою знаменитую «заикинскую карусель»: на плечах у него лежала длинная стальная рельса, к концам которой были прикреплены кожаные петли. В этих петлях сидело по нескольку человек с каждого конца, и Иван Михайлович крутил над манежем эту живую карусель так быстро, что сидевшие в петлях буквально взлетали в воздух.
Заикин бережно остановил вращение, осторожно ссадил шатающихся от головокружения десять человек и раскланялся.
В одной из лож сидела вся семья Пташниковых – три брата, их мать и дядя, управляющий делами семьи Пташниковых. Они первые восторженно захлопали и всколыхнули цирк аплодисментами.
– От это да! От это я понимаю! От это человек!!! – на весь цирк прокричал франтик в соломенном канотье и бешено зааплодировал.
Так как билета у него не было, он уютно примостился на ступеньках бокового прохода, по домашнему повесив свою тросточку на какой-то цирковой крюк, от которого к куполу шли тросы и растяжки.
– Боже мой! – кричал франтик. – Чтоб ему так же леталось, как жилось в Одессе!
Ярославцев сверился со списком и объявил:
– Подношение и приветствия от моряков Одессы!
Из-за кулис вышли два матроса и один респектабельный господин. Матросы несли в руках большое медное табло, на котором был укреплен серебряный якорь полутораметровой величины. Господин нес «адрес».
– Спасибо, милые! Спасибо, дорогие... – сказал растроганно Заикин, поднял обоих матросов и поцеловал в щеки.
– «Адрес» и подношение от амбалов одесского порта! – объявил Ярославцев.
Вышли три громадных костистых грузчика. Один преподнес Заикину огромный копченый окорок, другой – четвертную бутыль водки, а третий снял со своих плеч и положил у ног Заикина «козу» – приспособление портовых грузчиков для переноски больших тяжестей.
– Ванька, – громко сказал старый амбал, – «козу» носил?
– А как же? – счастливо и гордо улыбнулся Заикин. – Али тебе неведомо?!
– Ведомо. Но чтобы ты там, в Парижах, не забывал про то, откуда вышел, артель тебе «козу» на память посылает. И харч на дорогу. Так что поезжай, учись и прилетай.
Все трое низко поклонились Заикину и степенно, не стесняясь присутствия полутора тысяч зрителей, направились к выходу.
Аплодисменты обрушились на цирк.
Поглядывая на арену, Пташниковы деловито переговаривались.
Ярославцев вскочил на барьер.