Фарман оживленно болтал с Горшковым и Ульяниным. Не очень трезвый маленький Бовье что-то яростно втолковывал Мациевичу, а Лев Макарович любезно улыбался и посматривал на де ля Рош. Она, казалось, участвовала во всех разговорах, на шутку отвечала шуткой, вовремя поднимала свой бокал, но взгляд ее был прикован к входным дверям.
– Где же мсье Заикин? – наконец спросила де ля Рош у Мациевича.
– Должен быть с минуты на минуту, – ответил Мациевич.
* * *
Огромные ворота одного из ангаров были слегка приоткрыты, и оттуда доносился негромкий глуховатый голос Ивана Михайловича Заикина:
Средь высоких холмов затерялося
Небогатое наше село.
Горе горькое по свету шлялося
И на нас невзначай набрело...
В углу полутемного ангара вокруг большого ящика, на котором был сервирован «стол», сидели два фабричных охранника, ангарный сторож и Иван Михайлович.
Под песню Заикина кружились по ангару в каком-то дурашливом вальсе Жан и Жак. Фабричные охранники умиленно слушали незнакомую песню и пили пиво, а пьяненький ангарный сторож совсем по-русски, не отрываясь, смотрел на поющего Заикина снизу вверх и заливался хмельными слезами.
Горе горькое по свету шлялося,
И на нас невзначай набрело, —
пел Иван Михайлович.
Ангарный сторож тут и вовсе расплакался, а фабричные охранники снова выпили по большому бокалу. Жан изображал девушку, Жак – кавалера. Танцуя и хохоча, они приблизились к «столу», и Жак незаметно подмигнул Заикину. Заикин показал глазами на свой аэроплан. Жан и Жак перестали дурачиться и подсели к столу. Они налили охранникам и сторожу, прокричали «Виват!», но сами пить не стали.
Как у нас за околицей дальнею
Застрелился чужой человек...
Ангарный сторож уронил голову в закуски, а охранники с трудом и уважением повторили незнакомое для себя слово:
– Че-ло-век...
Удивились и снова повторили:
– Че-ло-век... – и посмотрели друг на друга.
* * *
– Куда подевался Иван Михайлович? – встревоженно спросил Горшков.
– Где Вания? – по-русски спросила де ля Рош.
Мациевич обеспокоенно посмотрел в окно и сказал:
– Скоро должен быть.
* * *
Жан, Жак и Заикин уже выкатывали аэроплан из ангара. Заикин обстоятельно определил направление ветра и тяжело забрался на место пилота. Жан вцепился в хвост аэроплана. Жак крутнул пропеллер, и мотор заработал. Иван Михайлович прибавил обороты двигателя, и Жану стало невмоготу сдерживать аппарат.
– Жак! – закричал он, багровея от натуги.
Жак метнулся к хвосту, ухватил за расчалки. Заикин еще прибавил обороты, обернулся и посмотрел на Жана и Жака. Те что-то кричали ему. Заикин и не понял, и не расслышал. Он глубоко вздохнул, трижды перекрестился и поднял руку вверх. Жан и Жак разом отпустили хвост аэроплана, и аппарат побежал по земле.
Аэроплан бежал все быстрее и быстрее. Заикин сидел в своем креслице, ничем не защищенный, судорожно вцепившись в рукоять управления.
В какой-то момент он плавно и мягко потянул на себя рукоять, и аэроплан оторвался от земли. И по мере того как аэроплан поднимался все выше и выше, лицо Ивана Михайловича менялось. Напряжение спадало. Высота стала уже метров пятьдесят. Заикин уверенно перевел аэроплан в горизонтальный полет и, щурясь от сильного встречного ветра, заорал шальным голосом:
– Что, взяли?! Накося-выкуси! – И кому-то показал здоровенный кукиш.
* * *
Баронесса де ля Рош, Анри Фарман, Бовье выходили из кафе в сопровождении русских офицеров. Танцующая толпа подхватила их, закружила, завертела. И вдруг сквозь разные музыки нескольких оркестриков, сквозь крики и нестройные песни авиаторы услышали стрекот аэропланного мотора.
Фарман первым стал тревожно выбираться из толпы.