Многие ли замечают, какими красивыми бывают человеческие лица? Конечно, не всегда. Иногда лицо может исказить омерзительная гримаса. Это всегда происходит в тот момент, когда на миг в человеке просыпается что-то нечеловеческое. Когда один причиняет боль другому, колет словом, поступком или даже безразличием. Я научился тонко определять по лицу человека, о чём он думает. Если о какой-либо лжи или суетной мелочи, не делающей чести ни ему, ни всему человечеству, лицо перестаёт быть красивым. И в такой момент мне очень хотелось сказать: «Зачем? Зачем уничтожать свою красоту? Зачем очернять себя? Зачем казаться хуже, чем на самом деле?» Мне даже хотелось обидеться на такого человека, выказать ему своё презрение, чтобы он одумался. Но я никогда не мог по-настоящему презирать. Потому что помнил, каким красивым может быть лицо, когда человек думает о том, как сделать мир лучше, как помочь ближнему, как сделать что-то хорошее. Это будто бы на небе зажигаются мириады звёзд, и я прощал людям их изуродованные лица, веря в то, что время красоты обязательно настанет. И я никогда не говорил никому тех слов, которые мог бы сказать. И своими портретами тоже не говорил этих слов. Я всегда хотел запечатлеть человека с его светящимся лицом. А позже, когда я стал зарабатывать этим на хлеб, обнаружил, что отнюдь не все люди могут быть красивыми настолько, чтобы я мог их нарисовать. Ко мне приходили люди, чьи лица превращались в маски. Это были разные маски, будь то карнавальные или похожие на маски африканских колдунов в лучшем случае равнодушные, в худшем, с оскаленными клыками. Мне хотелось верить, что где-то под маской скрывается лицо, которое тоже может быть очень красивым, хоть иногда, хоть на какой-то короткий миг. Но их невозможно было разглядеть. Маски уже приросли к их лицам, они стали от них неотделимы, и сколь я не старался, а не мог даже представить себе, какими были бы их лица в момент красоты. В таких случаях я отказывался от работы. Отказывался от денег и предпочитал голодать. Я предал бы красивые лица, если бы за деньги изображал безобразные. И именно тогда меня впервые назвали Савонаролой. Да, да, именно тогда. Все, и даже те немногие, кого я считал своими друзьями, награждали меня разными нелестными эпитетами. Они называли меня «моралистом», «резонёром», «дон кихотом», «ханжой». А что я мог им ответить? Ведь и их лица иногда бывали такими прекрасными. Но они этого не понимали, к сожалению Мне часто казалось, что эта истина доступна только мне, из-за моих прогулок в лес. И я ловил себя на страшной мысли: а что, если бы их не было? Что, если бы я не почувствовал эту гармонию, эту красоту, и даже не видел бы красоту лица? Я был бы вполне обыкновенным человеком, у меня было бы много шумных знакомых, о красоте которых я оставался бы в неведении. Тогда бы я оставался в неведении и об уродстве. А постоянная их смена не заставляла бы меня плакать! Если бы я этого не замечал, всё было бы по-другому. Совсем по-другому! Было бы легче Но я должен был это нести, сколько хватало сил
здесь, в добровольной изоляции, не видя ни красоты, ни уродства, я вынужден выходить на прогулку, чтобы не вызывать недовольство доктора, искренне беспокоящегося о моём здоровье. И тогда мне приходится контактировать с остальными пациентами. Например, с прокурором. Странно, что он и в самом деле был прокурором. Ему-то не нужно примерять на себя чужую личину. Почему-то этот некогда солидный, а ныне осунувшийся, лысеющий человек испытывает ко мне неподдельный интерес, будто бы я замышляю какое-то преступление.
В первое утро он подошёл ко мне с шахматной доской. Не терпящим возражений тоном большого начальника он осведомился без всякой вопросительной интонации:
Сыграем?
Я играю не очень хорошо, как мог вежливо ответил я. Мне хотелось побыстрее от него отделаться, но это оказалось не так просто.
Бросьте, молодой человек. Это не отговорка. Главное, знаете правила.
Но мне не нравится шахматы.
Он сделал вид, что удивился.
Зря. Вы, я вижу, человек честный. А честные люди любят играть по правилам. В шахматах, видите ли, нельзя преступить закон. Даже самую малость.
И мне пришлось играть с ним. Вдобавок, он учинил мне настоящий допрос.
Я вижу, вы совершенно не интересуетесь тем, что происходит за стенами нашего уютного заведения.
В самом деле.
Если хотите, я оставлю вам мои газеты. Доктор великодушно снабжает меня ими каждое утро.