И если даже не свела судьба после первого обнажения чувств, эту искру можно вызвать и материализовать снова, уже в воображении: лечь, расслабиться, отогнать все пустые, никчемные мысли о земном и подумать о вечном.
Так он вернул многих женщин, кроме своей учительницы Марины Морено и сестрицы Лиды, которая исчезала бесследно после каждого замужества, а их было четыре только официальных. Эта рыжая, своенравная женщина всю жизнь оставалась, как в детстве властной и вздорной, что еще более усилилось в отрочестве. Даже ее образ было трудно воспроизвести в воображении, не то, что послать призывный сигнал. Взрослой, не смотря на профессию педагога и звание Заслуженного учителя, она стала выглядеть вульгарно, даже вызывающе, но приманивала и подминала под себя самых сильных мужчин, а потом теряла к ним интерес. Они, мужчины, все равно тянулись к ней даже после критического сорокалетнего возраста, и когда Сударев встретился с ней, это была располневшая, развязанная, халдистая особа с прокуренным хрипловатым голосом. Появилось что-то ведьминско-привлекательное, чародейское, а иначе было невозможно объяснить притяжения к ней молодых парней. На последнее свидание с братом сестрица пришла в сопровождении двадцатилетнего хлопца, который взирал ревностно и откровенно дрожал, пока они тискали друг друга в объятьях. А когда эта грузная дуреха еще и запрыгнула на Сударева, обхватив ногами талию, ее спутник завыл и в отчаянии побежал по улице. Но был остановлен окриком:
Куда?! А ну ко мне! Рядом стоять.
Парень послушно вернулся и поплелся возле ноги, как верный пес.
И еще под воздействием мечтательных воспоминаний и обнаженных чувств Сударев вернул детскую ее подругу Нину, с которой они растерялись сразу после армии, много лет не виделись и встретились, благодаря некой необъяснимой телепатической связи. Он вдруг затосковал и буквально вызвал дух кареглазой красавицы, воссоздав в памяти живой образ. И будто прикоснулся к нему рукой! Уже через сутки Нина примчалась к нему в Литинститут, ибо тайно от влиятельного, богатого мужа, да и от себя, всю жизнь следила за судьбой Сударева. Правда, это уже была не та притягательная, изысканная и ухоженная особа, с которой в последний раз встречались лет двадцать пять назад, когда Сударев лечился после ранения в госпитале Бурденко и шкандыбал на костылях. Однако авантюрный характер был прежний, узнаваемый или даже усиленный годами, избавленный от предрассудков. И наряды модными, изысканными для полунищих девяностых. Они до утра гуляли по Тверской и Гоголевскому бульвару, возрождая в памяти своих полузабытых земляков из леспромхоза, тех, немногих мальчишек и девчонок, учителей и просто соседей по бараку, а потом Нина загадочно и шаловливо спросила:
Хочешь, покажу секрет?
Хочу. сказал он, догадываясь, что она покажет.
Нина оглядела по утреннему пустынный бульвар, подняла стильную, зауженную юбку и спустила трусики. Волосиков у нее не было, как в детстве, но уже из-за бритья в специальном салоне, и это вызвало обоюдный, веселый и целомудренный смех. Пожалуй, еще час они веселились по этому поводу, но их хохот все больше напоминал скрытый плачь навзрыд, даже слезы выступали. И так со слезами, оплакивая детство, юность и молодость, они потанцевали по бульвару медленный, скромный танец и расстались, когда муж Нины прислал за ней автомобиль.
Еще одно памятное возвращение прошлого случилось уже без вмешательства женских чар: Сударев начал думать о своем детдомовском воспитаннике, испытал крайнюю степень тоски и вызывал дух Аркаши Ерофеича. Когда-то их вместе призвали в армию и как безродных, в самый разгар боевых действий отправили воевать в Афган, чтоб родительского спроса не было, если привезут двухсотым грузом. Однако срабатывал обратный эффект: солдаты, выросшие в семьях, гибли чаще, безродные детдомовские выживали, ибо давно привыкли выживать и умели это делать. По крайней мере, перед выходом на операцию их никогда не прохватывал понос.
Они оба остались живы, но после войны растерялись и долго каждый жил сам по себе, того не ведая, что не сговариваясь, оба устремились в литературное творчество. Сударев закончил Литинститут, защитил кандидатскую и уже стал заметным критиком, когда обнаружил на прозаическом небосклоне имя однополчанина, который сваял роман «Афганский прыжок» про войну в стиле суровой, мужской прозы. Войну тогда осуждали, говорили о бессмысленности жертв, дурацкой военной машине, имперском духе и правда никому была не нужна. Аркаша написал про силу воинского духа, мужество и русский характер, причем, талантливо, зрело и великолепным образным языком, однако на него ополчились всей критической массой, самый ленивый не пинал молодого автора. Даже в плагиате обвиняли, мол, не может так писать солдат, бывший санитаром, а главный герой там был снайпером. В общем, чуть в грязь не втоптали. И тогда за него, на время забыв прошлые грехи сослуживца, вступился один Сударев, вызвавший на дуэль всех обидчиков.