Именно такое, каким описал древний летописец, каким в мечтах представлял его себе Роберт.
В помещении, а это было именно закрытое помещение, на стенах плясал отблеск огня, полыхавшего в огромном очаге. У самого края видимого пространства стояло кресло и по тени (наверное, отбрасываемого от стоявшего с другой стороны кресла светильника) ясно было, что в нем сидел человек. Тень шевелилась, словно человек перебирал четки или делал что-либо подобное.
Граф словно забыл, где он находится — он видел цель, конечную цель, своего путешествия. Он молил всех богов, чтобы человек встал из кресла и он смог бы увидеть его.
На мгновение у самого края прямоугольника, в поле зрения показалась кисть руки.
Холеная, изящная кисть; на среднем пальце небольшой перстенек. За считанные мгновения Роберт запомнил все — и цвет ногтей и эмблему в виде глаза, помещенного в многогранник, на перстне.
Он непроизвольно приблизился к чудесной картинке, словно мог лучше видеть, чуть ли не подошел вплотную.
Роберт уже справился с первой, безумной, надеждой, что он — хотя бы — дошел до цели. Это как ребенка подразнить засахаренным орешком и не дать. Но он желал знать, раз уж так все получилось, кто находится рядом с целью, кто ему будет (так или иначе — будет) противостоять. Лишь увидеть: вот все, что он сейчас хотел.
И, словно услышав его призывы, человек встал с кресла. Но не появился в проклятом прямоугольнике, исчез за краем видимого изображения — наверно, там был выход из комнаты где стояло то, к чему Роберту нужно было добраться любой ценой. Вот он — магический артефакт, смотри и запоминай. Ведь больше сейчас ничего не можешь сделать. Близок, как говорится, локоть…
Роберт стоял перед опустевшей картинкой, все на что-то надеясь.
Все детали интерьера, казалось, навечно врезались ему в память. И зеленоватый от времени камень стола, где было установлено ЭТО, и стена напротив ЭТОГО, с вмурованным в нее нечеловеческим скелетом, и вся мрачность и одновременно торжественность обстановки. В этом помещении нельзя было бы спать, отдыхать, принимать пищу. Здесь надо было именно НАХОДИТЬСЯ, для того чтобы… Если бы Роберт не знал, для чего нужно уничтожить Это, и будь у него такая возможность, он бы каждый день на четверть часа приходил сюда и просто сидел бы в кресле, слушая треск поленьев в очаге. Он даже сам бы смахивал пыль с мебели, не позволяя никому из слуг входить в святилище — слишком необычным было это помещение, со столь многим оно было связано…
Неожиданно, он буквально кожей почувствовал какую-то слабую дрожь, исходящую откуда-то сверху. Граф резко обернулся.
Найжел стоял, тупо уставившись на огромный красный, будто кровь, круглый камень в руке.
— Где ты это взял? — сурово спросил Роберт.
— Вот… — показал друг.
— Я же просил ничего не трогать! — сам не понимая, что возбудило его ярость, заорал граф.
На самом деле, он просто сорвал свою досаду, что не может дотянуться до цели своей великой миссии.
— Да их вон сколько здесь, больше сотни, небось, — попытался оправдаться Найжел.
Он был столь искренен в своем непонимании, что почему-то, хотя он безусловно был прав, Роберту стало стыдно за свою внезапную вспышку, причиной которой, явно был не друг. («Как отделить повод от причины?»— вот один из каверзных вопросов, которые задают неофитам, которых решили принять в орден без имени.)
— Ты ничего не чувствуешь? — стараясь говорить спокойно и пытаясь взять себя в руки, спросил Роберт.
— О чем ты спрашиваешь? — не понял Найжел. — Да я положу я эту ерунду на место, чего ты так распсиховался-то?
— Прислушайся, — только и сказал граф.
Этого было достаточно: орней прекрасно знал своего друга, чтобы понимать, что тот напрасно пугать не станет.
Далекий гул, исходящий сверху усиливался.