Через час он убедился, что мы вполне серьезно намерены привести свою угрозу в исполнение: или он перестает поносить нас на каждом шагу, или путешествует таким манером до самого дома. Уловка эта подействовала, но, увы, не надолго, а в перспективе оказалась ошибочной. Когда мы поставили мальчишку на землю, он, строго говоря, прекратил нас оскорблять, но вместо этого принялся, ни к кому не адресуясь, вслух расписывать казни и пытки, которым подвергнет нас по возвращении его отец, августейший Камин, Повелитель Кнута города Кайн Газер. Когда его фантазия истощалась, мальчику стоило лишь бросить взгляд на берег, чтобы увидеть там какую-нибудь золотую побрякушку, которую он немедленно начинал требовать у нас, а мы, разумеется, отказывали, и тогда мстительный монолог возобновлялся с новой силой.
Мало-помалу до него начала доходить вся сказочная уникальность окружающего пейзажа и его собственного в нем положения. Временами он умолкал, устремляя полный изумления взор то на морской горизонт, то на покрытый изобилием чудес пляж внизу. В такие мгновения в нем проглядывала незаурядная сила воли, мощное и безграничное честолюбие, которое приличествовало бы мужчине, но вынуждено было ютиться в сердце и уме совсем еще детском по своим возможностям и интересам. Видя это, мы начинали испытывать серьезное беспокойство.
Когда мы наконец добрались до утеса, Уимфорт, почуяв, что путешествию по берегу приходит конец, стал находить пляж еще более привлекательным, чем обычно. Я прямо-таки чувствовал, как он собирает всю волю в кулак, готовясь безапелляционно предъявить нам очередное требование, отказ выполнять которое даст ему формальный повод выразить открытое неповиновение. Тут-то ему на глаза и попались блестящие амфоры из полированной меди.
В это время мы находились над особенно роскошным отрезком пляжа. Утесы под нами сияли белизной. На гальке, окаймляющей вылощенную до блеска соляную стену, на обглоданных морем черных, словно кипящая смола, камнях лежала, колыхаемая приливом, стайка людей-рабов. Каждый из них был на самом деле двумя – женщиной и мужчиной, чьи тела сливались ниже пояса, образуя двухголовую безрукую и безногую сосиску. Как только накатывала очередная волна, обрубок тела изгибался наподобие подковы, поднимая обе головы, чтобы клочья пены не захлестывали лица. Камни по обе стороны от стада пестрели оставленными прибоем лужицами воды, дно которых густо, как грязь, устилали неслыханные драгоценности, при виде которых самое алчное воображение устыдилось бы своей бескрылой мелкости. Вот в этих-то лужах и лежали амфоры, побитые и помятые, словно побывавшие в кораблекрушении. Каждая из них была плотно закупорена пробкой, на которой отчетливо выделялась руна 5. Уимфорт застыл на месте, рот его начал медленно открываться. Моментально разозлившись, я заорал, не дав ему и слова вымолвить:
– Ну можно ли быть таким олухом, Уимфорт? Ты что думаешь, его тут в бутылки разливают и продают с этикетками, как духи в лавке у парфюмера?
– Да! – завизжал он в ответ. – А может, это добыча какого-нибудь демона! Может, он украл Эликсир и приготовил его для хранения в своем погребе!
Барнар застонал.
– Уимфорт! Неужели они лгали, когда говорили о твоей начитанности? Это может быть что угодно: руна «змея», например, или верхнеархаическая полупечать. Кто на свете может поручиться, что «Сазмазм» именно так передается в каллиграфии де…
– Смотрите! – в ужасе завопил вдруг Уимфорт. Заливаясь краской стыда, вынужден сообщить, что мы с Барнаром, точно два деревенских простофили, впервые попавшие на городскую ярмарку, проглотили нехитрую наживку и как один обернулись. Мальчишка, не теряя времени, тут же кинулся к утесам.
Скалы на этом участке берега были в основном отвесные, но как раз над амфорами стену пересекала глубокая вертикальная трещина.