Колесики, через которые были переброшены удерживавшие лодки цепи, заскользили по желобам в потолке, и под музыку грохочущих цепей и скрежещущих лебедок подвешенная в воздухе армада качала свою причудливую кадриль.
В то время как Барнар раздумывал над боевыми топорами – его любимый вид оружия, – я перебирал гарпуны, пока не отобрал два, которые показались мне наиболее подходящими. Потом я решил примерить один из тех шлемов, что приказал нам надеть Гильдмирт. С виду он напоминал старинный шлем из Аристоса, забрало которого – бронзовая маска с узкими прорезями для глаз и вытянутой, как волчья пасть, нижней частью – полностью закрывало лицо. Как только я застегнул пряжку под подбородком, мои легкие окаменели. Невозможно было ни вдохнуть, ни выдохнуть. В панике я начал было расцарапывать застежку, как вдруг понял, что больше не нуждаюсь в воздухе, и, подождав несколько мгновений, убедился, что в голове у меня не мутится. Я спокойно снял шлем и крикнул Барнару:
– Клянусь Трещиной, Бык! Эти шлемы – они избавляют человека от необходимости дышать! Жизнь становится все легче и легче: есть не надо, пить не надо, спать не надо, а теперь еще и дышать не надо. Но почему-то уверенности мне это не прибавляет. Скорее наоборот, я все чаще и чаще начинаю сомневаться, а живу ли я вообще.
– Что до меня, – откликнулся мой спутник ворчливо, – то я хочу только одного: как можно скорее унести свою задницу из этого грязного, кишащего всякой дрянью подвала мироздания и никогда больше его не видеть. Судя по тому, насколько неотступно преследует меня эта мысль, я еще не умер. Утешение, конечно, не самое большое, но уж какое есть.
Пират расхохотался. Смех его невыносимо было слышать: это был какой-то дикий лай, эхом рассыпавшийся по оружейной, причем в каждом его отзвуке чудился вопль боли.
– Ах, как ты прав, дорогой мой Чилит. Всякий, кто оказывается здесь, постепенно теряет себя, начинает иначе думать и чувствовать, но до тех пор, пока потребность вырваться отсюда не покидает его, он жив и жива толика его прежнего «я». – Возможно, Гильдмирту показалось, что в его замечании прозвучало слишком много жалости к самому себе, потому что он тут же фыркнул, сплюнул на платформу и начал ожесточенно работать рычагами. Потом небрежно бросил: – Прошу садиться, джентльмены!
Мы приняли приглашение, хотя и не без колебаний: над платформой как раз проплывало вытянутое, словно веретено, боевое каноэ, сделанное из натянутой на ребристый костяк чешуйчатой шкуры. Носовой частью лодки служил мощный череп, длинные клыкастые челюсти которого с остервенением разрывали воздух; колючий хвост из высохших позвонков ходил из стороны в сторону, неутомимый, как метроном.
Но пока мы, достигли платформы, подозрительного вида каноэ благополучно ее миновало и остановилось сразу за ней, а Гильдмирт уже причаливал следующее суденышко. Трудно было поверить, что этот ничем не примечательный изящный одномачтовый шлюп с грациозно изогнутым аутригером на левом борту имеет отношение к причудливой флотилии Пирата. Мы шагнули в лодку. Голая палуба, настеленная двумя футами ниже планшира, да несколько скамей для гребцов – вот и все ее убранство. Ни каюты, ни парусов, ни даже руля не было и в помине. Гильдмирт передвинул несколько рычагов, отчего все лодки, преграждавшие нам путь к выходу, немедленно убрались на боковые пути, а потом взялся за вращающуюся рукоять. Как только он повернул ее немного, огромная стальная дверь, к которой стремились все потолочные балки, запела, и створки ее поползли в стороны, расстилая перед нами толстое синее покрывало, под которым гнездились кошмарные видения Гильдмиртовой подводной конюшни. Наконец Пират тоже прыгнул на палубу и знаком приказал нам занять места, предназначенные для гребцов, а сам сел на корму и положил руку на кольцо стальной чеки, которая скрепляла цепи нашей металлической люльки.