Восьмого февраля 2001 года Николаю Ищенко позвонила женщина.
Николай взмахнул редкими ресницами; звонящая дама помолчала и на первый раз обошлась без колких попреков.
Не знаю, туда ли я попала, сказала она, но мне бы поговорить с настоящим мужчиной. Он у вас?
Это я, сказал Ищенко.
Ну здравствуй, сказала она.
Привет, крошка
На моей работе вокруг меня одни пидоры
Приезжай. Исправим.
Я перевариваю сигаретный дым, слежу через тебя за социокультурной динамикой нашего века; о, miа bambinа! с тобою я опять не тот, кем был с крестьянкой Ланселот; у Николая Ищенко ничего не сложилось и с кордебалетной танцовщицей Екатериной Пузновой.
Впоследствии, сказав ему: «нам незачем было повторно встречаться: я и после первого раза поняла, что мне с тобой даже в одном городе жить неприятно», она подарила Николаю Ищенко диск для медитаций. Главным образом с вещами Сермена «Портрет романтики», «Воспарение», «Возможно, это любовь»; Екатерина Пузнова потратилась на него не случайно: неспокоен Николай Ищенко.
Он не ощущает себя своим ни под солнцем, ни под луной, и, поставив этот диск, Николай Ищенко налил пол-литровую чашку грушевого дюшеса, помассировал бока и нескладно растянулся на кушетке; на первом же произведении преподнесенный ему альбом раздражающе запрыгал: он прыгает и скачет, Николай Ищенко дрожит от ненависти прыгающий диск здесь не основное, он только дополнение, последняя капля
Жизнь, жизнь. Жизнь, дерьмо, дерьмо, жизнь. Жизнь, дерьмо, погодите постойте в этом что-то есть; совершенно неожиданно для себя Ищенко начал поступательно догадываться.
Диск прыгает, и Николай Ищенко под его прыжки чуть-чуть медитирует.
Если жизнь так устроена, то не мне ее перестраивать, но в эти минуты я начинаю догадываться о чем-то краеугольном о чем-то пугливо отвергаемом наивными апологетами иллюзий; я всего лишь начинаю догадываться, но я, похоже, определил, чего мне держаться: каких берегов, какой благословенной отмели
Диск все прыгает. Не успокаиваясь, задает тон диск для медитаций. Облагораживает, проливает свет, Николай Ищенко под него медитирует и кое-что уже постигает; Мартынов, вероятно, постиг не меньше него.
Находясь в трех километрах от Дмитрова.
Как он попал на эту дачу, Мартынов, конечно же, помнит, но дело прошлое. Ему постелили на втором этаже нестандартной бани внизу сама баня, сверху целая комната с кроватью и большим балконом; Мартынов сидит на балконе с бутылкой водки, он смотрит на звезды и заинтересованно размышляет о дальнейшей судьбе православия: неофитов у него крайне мало. Старая паства регулярно умирает. Но это даже хорошо, что последователей у православия становиться меньше: истина же не может пребывать там, где много людей, и, чем меньше их становится, тем это направление и вернее. И если из него выйду и я, то оно еще больше приблизиться к истинному: с моим выходом не покинувшие его счастливцы будут гораздо ближе к Господу, чем со мной в мутном потоке.
Со второго этажа ведет весьма трудная лестница.
Мартынову больно вспоминать о том, что такое женщина; он не подает заявку на костюмированный парад состоявшихся самоубийц и думает: в Москве у меня тоже второй, и еще позавчера меня с него рвало после чашки чая, приготовленного так, как его пьют в Монголии с солью, мукой и топленым маслом.
Лестница без перил и со слегка подвижными ступеньками. Мартынову интересно проверить пьян ли он или как Мартынов идет по ней вниз, доходит до земли не кубарем и снова поднимается на балкон, выпивает еще где-то двести и, посмотрев на звезды, возвращается к лестнице. Нелегко секунд по тридцать на ступеньку; Мартынов не падает, он стоит на земле и уже с нее смотрит на звезды: до звезд далеко, до второго этажа поближе, и Мартынов идет по трудной лестнице вверх.
Мартынов на балконе, он допивает водку: если не закончу себя проверять, точно убьюсь мысля, он импонирует себе, и идет к лестнице; когда он проходит мимо кровати, его заносит в ее направлении: Мартынов в кровати, и ему бы уснуть, но, лежа на остром накрахмаленном пододеяльнике, Мартынов понимает: нет, я не пьян, но проверить бы следует в его голове вертится недостоверная легенда о двух московских студентках.
Прогуливаясь по Царицынскому парку, они болтали о тряпках и косметике; девушки берегли честь, и кто-то невидимый сорвал с них одежду и, несмотря на их отчаянное сопротивление, последовательно над ними надругался.