Тетя Инга там из коридора сейчас кричит: Миш, ты опять с собой разговариваешь, что мама говорила на этот счет? Я ей кричу, ну, не прямо кричу, а сгорбившись: нормально, какие наши годы! Потом вспоминаю о том, что эти слова относятся к тем, кто ощущает себя полным энергии и душевного здоровья. А в последнее время мы с тетей Ингой таковыми не ощущаем. И дело тут не в экологии или, представьте себе, апатии в связи с осенью или весной или зимой, хотя зимой какая апатия, новый год же. Нет, дело тут должны вести Колобки, в последнее время частенько об этом задумываюсь. Мы живем с тетей Ингой вдвоем вот уже два года. На улице Шмидта в доме пятнадцать, квартире номер девять или десять, номер меняется раз в два дня. Почему это происходит, мы уже знаем, а вот ты не знаешь. Возможно, тебе даже не хочется этого знать, поэтому самое время допить мой кефир, в который я, между прочим, уже положил сахар, целые две ложки, и прекратить слушать дальше. Между тем, тетя Инга шипит в душевой, но мы-то взрослые люди, и понимаем, что шипит кран, Инга пришла с работы и очень устала, шипеть у нее нету сил. Вот сейчас она выйдет из душа, опоясавшись полотенцем в тонкую синюю полоску повдоль полотенца, и начнет читать вслух псалтырь, и побрызгивать по углам святой водой.
Моя тетя не сумасшедшая, она у меня диспетчер в депо, и благодаря ее внимательности и профессионализму поезда ходят между городами всегда по расписанию, предназначенному для этих самых поездов. А мои родители уехали в Африку два года назад. Вот, посмотри на эту фотографию, вот папа, хорошие усы, правда? Такие густые, даже глаз почти на разобрать, он археолог, а мама переводчица. Ну, глядя на папу вполне можно сделать выводы о его профессии, но вот мама. Смотрит незнакомый человек на нее, и говорит: это что за актриса, что-то я такую не знаю, подскажи, как ее звать. А я и говорю, это моя мама и она переводчица с древних языков. Правда, ее назвали актрисой всего раз, и то это была одноклассница Яна, с которой мы занимались лабораторной работой.
А что такого, лабораторная и лабораторная, ничего такого магического, чистая наука. Магическое у нас случилось, когда шкаф ночью с 5 декабря на 6 января этого года начал по линолеуму ездить сам собой. Потом надписи стали появляться на зеркале в ванной, углем нацарапанные. Писали такое обычно: кто съел собаку, просьба не беспокоить. Неделю писали, каждую ночь, затем прекратилось. Сейчас вот номер нашей квартиры с девятки на десятку раз в два дня переменяется. Я ко всему этому очень привык, мне даже иногда вибрации приятные чувствуются. Знаешь, как будто у трансформаторной будки стоишь, и волосы на теле шевелятся, и мурашки туда-сюда, туда-сюда. Инге, маминой сестре это жуть как не нравится. Она стервенеет, сама так говорит даже, так что я ничего не преувеличиваю. Хотя и знаю, что ей страшно, иначе псалтырь не читала бы и водой не брызгала. Или брызгала бы, женщины такие сложные, особенно, когда они тети.
Ну, что, допил мой кефир, тогда пойдем спать. В дверь звонят, кстати. Поздно уже, кому там открывать. Это ко мне, это ко мне говорит тетя Инга, и бежит в халатике с желтыми обезьянами к двери. Ну, если к тете Инге, тогда не ко мне, и ничего, гостей я не ждал уже, поздно. Но краем глаза все же замечаю, кто на пороге стоит, а вот уже и зашел. Поздоровался, тетю в щечку: чмок. Обувь снимает, меня по голове потрепал, на кухню идет, ну, пусть идет. Этот человек говорила тетя Инга ее коллега по работе, который занимается паранормальными вопросами. Наверное, он нам сейчас поможет. Главное, чтобы помогал он не слишком громко, нам завтра с Яной к новой лабораторной работе готовиться в девять утра. Так что режим сна никто не отменял. Самое главное, я собрал себя в тетрисе, теперь можно и поспать.
Когда я был еще космонавтом
После белых снежинок, которые кружатся с утра, телевизор начал показывать криминальную Россию. И я рефлекторно стал засыпать. Это своего рода такая традиция у меня, прикрывать слипающиеся глазки в то время, когда начинает лаять собачка под звуки оркестра. Она лает совсем не агрессивно, дедушка в соседней комнате покашлял и прибавил громкость, чтобы своим кашлем не волновать мою маму. Но она все равно волнуется и бежит к нему в комнату, заглядывает ко мне. Заяц, ты почему не спишь, ну-ка спать, завтра на утренник рано улыбается мама, а потом и я улыбаюсь, укрываясь одеялом с мишками с головой. И мне, действительно, завтра идти на утренник. А этот утренник, как я представляю, будет не хуже песни про белые снежинки, которые пели ребята в детском саду перед криминальной Россией.