Александр Михайлович Блуванов не доверяет свету и в кромешной темноте: на ощупь ему как-то сподручней.
Итак, господа студенты, версий больше не будет? глядя себе между пальцами, спросил профессор. Вынужден признаться, вы меня несколько разочаровали. Вы уже в таком возрасте, когда этот вопрос не должен вызывать затруднений. Короче, слушайте и безмолвно мотайте на ваш редкий ус. Главное изобретение человечества это
Аудитория непроизвольно привстала.
онанизм.
У профессора Блуванова свои приоритеты: он с юных лет предрасположен к душевному дискомфорту. Обмазывание змеиной кровью больше не дарует ему былой неуязвимости от играющих в дартс маляров.
Двое ангелов-хранителей, не дававшие Александру Блуванову ни малейшего повода увидеть их слезы, уже возвращаются домой.
На грозовом облаке.
Один, улыбаясь, валяется на спине, другой утомленно сидит в тайском шезлонге. Сердитый, как филин.
Наконец-то домой, пока еще отражаясь в безымянном озере около Эвереста, сказал первый. Как думаешь, мне отпуск дадут?
Не дадут, угрюмо ответил второй. Не давали и не дадут, завтра же нового подопечного подсунут. Мразь какую-нибудь.
Мой последний именно таким и был, усмехнулся первый. Когда он вчера загнулся, я словно бы моложе стал. Твой-то тоже, наверно, по полной сволочился?
Он гением был.
В какой области? заинтересовался первый.
В поэтической, ответил второй.
Где?! В поэтической?! Я с этой областью не раз сталкивался. Там у подонков такая концентрация, что никакого зазора не найдешь. Как у твоего фамилия?
Тебе без разницы, отмахнулся второй. Его все равно ни одна собака не знала. Ни собака, ни енот.
Почему?
Так вышло Грустная история.
Я грустные больше всего люблю. Есть в них что-то земное, оригинальное.
С оригинальностью тут полный порядок, негромко сказал второй. Полнейший.
Ну так, давай, не томи.
Угрюмый хранитель Махалой Пустостал, работавший за годы своего служения и с драматургом Расином, и с разведчиком Кузнецовым, и с бездарным китобоем Джорджем «Камбалой» Мактавишем, опустил шезлонг пониже. Теперь он почти лежал.
Человек, за которым я присматривал, сказал он, был сверхпоэтом. Мощи абсолютно не местной. За все существование этого шарика с ним и рядом никого не было. Но подарить свой талант людям он не мог.
Не хотел? вкрадчиво спросил Бализар Дарвуч.
Очень хотел. Но не мог. Никак не мог.
Что значит, никак?
Во-первых у него был ужасный почерк, пояснил Махалой, он и сам его не понимал. Так что, поведать о себе письменно он не умел. Устно впрочем тоже.
А это еще почему?
Ты бы слышал его дикцию. У него была такая дикция в общем, лягушка и та отчетливей квакает.
Но печатать-то он мог? спросил Бализар.
Когда он садился за клавиатуру, он начинал страшно нервничать, пальцы тряслись и вследствие этого не попадали по нужным клавишам.
Никогда не попадали? удивился Бализар Дарвуч.
Никогда, вздохнул Махалой.
Крутая история А умер он отчего?
От голода.
Свесившись из шезлонга, Махалой Пустостал взял с искрящейся поверхности хрустального столика засахаренный петушок.
Я бы его накормил, сказал он, но у нас же инструкции, сам понимаешь.
Понимаю, сказал Бализар. Брось-ка и мне петушок.
Держи.
В эту секунду хранителям немного заложило уши. Они выходили из земного притяжения, Седов никому себя себя не отдавал: не отдаю и не отдам ни за что; Фролова не покидает щемящее чувство всеобщей бессмысленности, и он предлагает несоответствующей ему жене «временный отказ от супружеского сожительства с целью более интенсивного молитворения».
Фролов предсказуем и тягуч, его мысли о жене имеют смешанное содержание: не зарывайся. Охлынь. Будь легче в нажиме на мое самолюбие.
Об ноги Фролова трутся исключительно некастрированные коты, в его мокрой руке шипит таблетка аспирина, и в одной манвантаре с ним, в городе мастеров Фролов считал этот сон одним из наиболее цельных среди жестянщиков и плотников, столяров и дробильщиков живет презираемый всеми тунеядец.
Необходимо отметить, что он презирал их не меньше, научившись стоять лишь в четыре года, но отныне его уже не столкнешь; работа в городе закипала вместе с восходом солнца, и любящему хорошо поспать Козиме Пласту, никогда не удавалось толком выспаться: стук молотков, бодрящие песни бензопилы, настроенное на бесноватую бодрость радио