С Митиным Фролов говорил двенадцатого мая 1998 года. На следующий день Николай Павлович ему перезвонил и все аннулировал: не приду я сегодня, Фролов, с неприязнью сказал он, не куплю у тебя саженец. Да и вообще, пошел ты в жопу.
Невольно нахмурившись, Фролов скривил губы: саженец прочувствовал его настрой и окончательно засох.
Из солидарности.
Я не сгибался, бодался, мне нравилось думать, что я борюсь; отзвонившись Фролову уже в середине недели, Митин сбивчиво объявил: не хандри, Фролов, не пеняй мне за темную сторону моей секс-прогрессивности: еду я за твоим саженцем. Выезжаю. Постараюсь.
Фролов сознался Митину в его гибели: пока не его самого, а саженца, но Николай Павлович громко крикнул, что Фролов в деревьях не разбирается; приехал и забрал. Фролов не сопротивлялся.
Пересчитал деньги и отхаркнул от удовольствия в прояснившееся небо.
Апатия? Есть. Берет верх.
Приедешь? Можно.
Двумя годами позже Николай Павлович Митин пригласил Фролова к себе в имение: доберешься до станции Столбовая и ногами по пашне, обмотав голову газетой. Пусть впитывается.
Заведя гостя за деревенский дом, Митин подвел его к забору из устаревших, как он сам сказал, кустов смородины, и показал лопатой на раскидистое дерево.
Вот он твой саженец, усмехнулся Николай, а ты, Фролов, забитые твои глаза, твердил мне, что он помер: никак, ни за что не выживет получив от Николая Митина округлый пыльный плод, Фролов положил его в кулак и пошел на электричку. Николай Павлович Митин гостя не задерживал. Желая ему бездумной дороги, он подталкивал Фролова к выходу и жестами, и лопатой. Как самостоятельно разгоревшейся в полночь спичкой.
Дорога у Фролова прошла не бездумно. Он стоял в тамбуре, жевал купленную на станции кукурузу и думал: не о галактике Малин 1 или об апокалипсических зверях Левиафане и Бегемоте; он думал: мой саженец, не мой? наврал ли мне Митин? большие ли дела вершит?.
Электричка шла строго по рельсам. В прокуренном тамбуре попахивало ванилью. На заплеванном взглядами окне неброско проступали контуры дьявола.
Большие дела нередка находят дорогу в чью-то память, но кто сейчас вспомнит скромного эксгибициониста Матвея Валова, пившего боржоми с хреном блудливая аспирантка Инна Матецкая о нем точно не вспомнит. Как бы ей этого ни хотелось.
Она сейчас с Мартыновым.
У нее слегка загноился правый глаз. На ней белоснежные шорты, закрытая кофта, рыжий парик: она с Мартыновым. Инна попросила его развести пакет чая и оторвать от общего рулона небольшой кусочек марли, и Мартынов, превелико ценивший любой шанс принять участие в ее жизни, выполнил все, как ему и сказали. Но, макая марлю в приготовленный им чай и протерев ею глаз, Инна Матецкая его не поблагодарила.
У меня, Мартынов, со слабой верой в него пробормотала Инна, почему-то слипается глаз. Мне стало хуже. Неприятней. У меня, вероятно, простудное воспаление, и мне сказали, что чай поможет Ты, случаем, сахара в него не положил?
Она знала Мартынова не понаслышке.
Положил, ответил он. Я думал так
Ты не думай, а делай!
Это не вариант для мыслящих людей.
Да ты просто враг какой-то!
Постаравшись сделать ей послаще, Мартынов вновь не избежал скандала. Все, как всегда. Объятия и кинжал, стоны и триппер, любовь и суицид; Инна простит Мартынова, когда посчитает нужным.
От нее никто не приходил очистившимся. Провинциалку в ней выдает лишь беспрестанная грызня семечек. К несчастному барду Анатолию Савицкому она с Мартыновым не ездила.
Анатолий виделся с Мартыновым уже немолодым: в Тамбове. По-летнему одетым, при смерти Анатолий встречал свою женщину после работы, после запоздалого возвращения от родителей, после выхода из роддома, и однажды он встретил ее в их квартире с другим мужчиной.
Она громко стонала, оперевшись руками об его письменный стол; левой рукой и на лежащие на столе «Севастопольские рассказы» у нее за спиной стоял синюшный прелюбодей Максим «Енот» Забурин, и стоял не столбом: туда-сюда двигался.
Анатолий Савицкий не стал им мешать.
Он ушел из ее жизни, почти сохранив свою. Она меня ласково называла Соломенное Страшило по цвету волос
Спустя четырнадцать лет Анатолий достиг того, что о тех давних событиях у него остались только воспоминания.
Отодвинувшись от них еще дальше, Анатолий Савицкий сохранил лишь воспоминания о воспоминаниях.