Предположения были незавидными.
Зверь исповедовал не достучавшихся в храм.
Иисус еще не воскрес.
Наш Игнатьев, сухо сказал квелый уролог Павел Сутский, вел странную жизнь. Он вел ее меньше тридцати лет, но кроме как в аду, ему уже нигде не предоставят убежища..
Даже если ему, без горечи заметил программист Чайков, дадут в аду политическое убежище, то все равно: гореть ему вечно и страшно.
Олег, мстительно улыбнулся безбородый священник Колобродов, сам на это шел. Мы не направляли.
Неожиданно в общую череду долгожданных прощаний вклинился чей-то излишне трезвый голос:
Не бздите, что-нибудь придумаем.
Кто это сказал, они так и не определили, но засуетились слаженно. Как белые генералы под занесенным сапогом Троцкого.
Быстрее закрывайте крышку! закричал Чуйков.
Скорее захлопывайте! возопил Колобродов.
Кого-то они все-таки заподозрили. Игнатьева, конечно же, его: смелого и нелюдимого; исхудавшего и недремлющего. Не оставившего завещания.
Что отличает его от неуверенного в себе гравера Александра «Волдыря» Багинца, совпадавшего с Игнатьевым не только по половой принадлежности, но и по абсолютному минимуму сексуального влечения к эмоциональному историку Радзинскому; in articulo mortis Александр увлеченно говорил своей глухой кошке: «От моего дыхания свеча лишь тухнет, но я слышал о богоизбранных грешниках, от дыхания которых воспламеняется совершенно негорящая свеча: они еще живы, но ад уже в них. Он-то в них, но в ком же они?».
Глухая кошка ему индифферентно не отвечала, и, не упомянув ее в подробно составленном завещании, Александр Багинец ответил ей тем же. По его завещанию она не доставалась никому: она никому, но и ей ничего.
В своем последнем волеизъявлении Александр «Волдырь» Багинец писал о многом. О дальнейших судьбах трехтомника «Клима Самгина» и залитой кагором дубленки; фарфорового олимпийского медведя и нарисованной на потолке голой женщины, но главное он упомянул в самом конце.
« и заканчивая свое завещание, я должен сказать вот о чем. В левом кармане моего серого пиджака лежит презерватив. Почти тридцать лет я носил его с собой, но шанс, чтобы его использовать, мне так и не представился. Применять его по назначению я вам не советую. Во-первых, он очень старый, может и подвести, а во-вторых: поскольку на протяжении стольких лет он слышал стук моего сердца мне было бы приятно, если бы вы сохранили его как память обо мне. Вот, в принципе и все. Прощайте.»
Александра Багинца похоронили двадцать второго января 2002 года на Котляковском кладбище.
Он был тяжелым белым патриотом.
Кенни Томас маленький юркий негр. С ослабленной фастфудом потенцией живущий сейчас в Филадельфии, но выросший в Детройте в годы выдающихся успехов «Пистонс». Он еще не знает, чем все это для него обернется: в руках у Кенни баскетбольный мяч, противодействовать самому себе ему скучно, на другом конце площадки идет какая-никакая, но борьба; трое белых играют в одно кольцо против двух черных, и Кенни Томас просит его принять.
Позвольте мне войти в игру на стороне моих братьев, сказал он, их же меньше, а белых и во всем мире, и на на площадке Кенни Томаса в игру не принимают. Свои же черные братья подключиться не позволили: мы и так этих белых дерем, сказали они, а ты, парень, пойди поищи себе новую команду найдешь четырех, приходи: пять на пять схлестнемся. И Кенни Томас пошел искать игроков для новой команды; шатался, ворчал, спрашивал никто не хочет. Пойдемте сам иди! я насчет иди к дьяволу! Кенни Томас недовольно возвращается туда, откуда и уходил. Снова просить, чтобы его приняли: посмотрю за тем поворотом и обратно, жалость то какая ух, ты придется рискнуть; возле придорожной закусочной раскованно сидели четверо толстых англосаксов, ничего не ждущих от женщин и подгоняющих недалекую беседу бутылочным пивом под ZZ TOP из битого-перебитого кассетника.
Кенни Томас обратился к ним с максимально возможным уважением: как вы смотрите немного поиграть в баскетбол, сказал он, вы четверо, да я крепкая у нас команда получится вон те пятеро, что сейчас на площадке рубятся в одно кольцо, предупредили меня: кого бы ты, Кенни, ни привел, у вас не будет шансов против нас. За шесть лет почти идеально сыгранных.
«Ах, так?!», «Вот твари!», «Потопчем, червей!» позванные Кенни мужики слегка завелись; вскочили, скинули верхнюю одежду, ввалились на площадку; Кенни, как и его однофамилец Айзейя, потрясающий первый номер того «Детройта», тех несгибаемых «Bad boys», разыгрывающий, они как бы все остальное; Кенни Томас ведет команду в позиционное нападение он тоненький, шустрый, а эти четверо мужиков люди толстые и бегают они с трудом, любой рывок отзывается в них дребезжанием могучих складок: Кенни с мячом и в нападении, мужики там же, но Кенни мяч никому не отдает: сам бросает.