Между прочим, Корнилов не имел ничего против стриптиза. Он вообще почти ничего не имел. А что касается стриптиза, он сам бы в нем с радостью поучаствовал, будь в нем хоть какая-нибудь необходимость: «Хорошего было Много? И не упомнишь? Мало. И не вспомнишь». Да и деньги, судя по всему, неплохие. Сделав экономный глоток, Корнилов мечтательно закрыл глаза. Но помечтать ему помешали и собственное нежелание, и ввалившийся в бар мордатый гангстер, сразу же начавший выяснять «Who is who, motherfuckers». Документы он, понятное дело, не спрашивал просто ходил и орал. И не рэперскую телегу. Корнилов задумался: «вот входит человек, смотрит по сторонам и что он видит? Людей. Ну, еще мебель. И как он на это реагирует? Некрасиво реагирует. Не породисто. А почему? Наверно, потому что очень серьезен. Но что значит очень? Это значит, куда больше, чем остальные. А кто есть остальные? Тройка худосочных яппи, две упоминавшиеся девицы и сам Корнилов. Получается, что Корнилов несерьезен».
Корнилов уже захотел немного погрустить, но громкие действия охраны обрубили его хотение на корню. Вероятно, вошедший гангстером не был. Или только учился им быть что-то слишком запросто его выкинули на улицу. Даже стукнули ногой пониже спины. Проецируя эту ситуацию на «Хороших парней», где Джимми Де Ниро, Томми Джо Пеши, небезынтересно предположить, что случилось бы, если к Джимми, тяжело переживающего гибель своего друга бешеным крушением телефонного аппарата, со всего разбега подскочил один из частных охранников, назидательно говоря: «Уже седой, а хулиганите Вас в участок или сами разберемся?».
«Лейся, лейся красная» произошло бы тут без рассудительно переноса на потом, ну а девицы, чье настроение с появлением лже-гангстера заметно упало, уже заболтали по новой, и зачем-то хотелось бы верить, что не из-за сострадания попробовали затащить туда и Корнилова. В смысле, предложили подключиться к разговору. Корнилов подключился, но не от полного сердца. Он смотрел на свою кружку, на стремительно убывающее пиво и прекрасно понимал, что вторую ему не потянуть. Видимо, именно поэтому его участие в беседе было по большей части невзрачным.
Вы где работаете?
Нигде, ответил он.
Как это нигде?
А вот так.
И все в приблизительно том же стиле в какой-то момент Корнилов ощутил себя мега-букой; это ему не понравилось и, не желая отождествляться в глазах равномерно косоглазящего самосознания с непроспавшимся полуслоном-полудраконом, он широко улыбнулся. Девицы были ко многому привыкшие, но широкая улыбка Корнилова заставила их импульсивно поежиться:
Что-нибудь случилось?
У кого?
У вас, мужчина. Конкретно у вас.
Заниматься кормлением ветра, отдавая ему лучшие куски с нечеловеческим трудом собранного урожая, наверное, чушь и атавистичные игры предрассудков, но кому-то уже обрыдло полностью зависеть от независимости.
С чего вы это взяли? спросил Корнилов.
Улыбка у вас неадекватная
Корнилов придирчиво окинул себя взглядом со стороны: голову, сердце, либидо.
Чему не адекватная?
Всему.
Но чему-нибудь из всего, сказал Корнилов, в какой-то степени адекватна даже моя улыбка. Она вас шокирует?
Нас ничего не шокирует.
Когда герой Литаолан напал на пожравшее все человечество за исключением самого бойца и его старухи матери чудовище, и будучи тут же проглоченным, проложил себе путь наружу ржавым мечом, между делом освобождая еще не успевшее перевариться население мира, вы бы тоже не дрогнули? Поглядел бы я на вас при том освещении.
Значит, спросил Корнилов, все отлично?
Девицы сочувственно отяжелили небольшие глаза: им явно не желательно, чтобы их застигли на горящем операционном столе. Но придется. Поскольку они к нему привязаны, и успешно сделанная операция уже ничего не изменит.
У нас, ответила темноволосая вакханка, да, у нас все отлично: и деньги есть, и будущее, и не единый мужчина после ночи с нами в педрилы не подался. А вот у вас, уважаемый, едва ли.
Так заметно?
Как на ладони.
Я живу и не знаю ничего другого, но причем здесь ладонь? Корнилов всегда чутко улавливал присутствие подвоха, болезненно цепляющего на голую грудь очередной значок за «Паразитирующее расхождение с вымыслом». Да и пиво безвозвратно кончилось: сказав им, но не вслух, ни к чему не обязывающее «Счастливо», Корнилов встал и почти ушел. В дверях он оглянулся. Напряженность девиц подтвердила своевременность его ухода, но тут произошло нечто. Ничем до этого не примечательный бармен мимоходом включил вероятнее всего, по ошибке составителей его рефлексов негромкую песню. Нельзя сказать, что «Slipping away» была песней песен; как поет Кит Ричард общеизвестно ну хотя бы кому-нибудь но это было единственным, что могло прихватить Корнилова за душу и попросить его задержаться в этом обнищавшем возрождением месте.