Ладно, не жалко.
Заходите. Корнилов гостеприимно шевельнулся в освобождении прохода. Ботинок можете не снимать.
Но на мне нет ботинок.
Вижу.
Невольно крякнув, старик по-православному, справа-налево, перекрестился плевками.
Понял вас, сказал он, не все, но куда клоните. Вы подразумевали астральный план?
Планировал ли несчастный сирота Эдвард Тич прославиться на всю Атлантику под берущим судьбу на абордаж адским никнэймом «Черная борода»? Догадывался ли он, что его отрубленная голова будет венчать бушприт настигшего его «Генри»? Планировал ли догадываться? Подразумевал ли так кончить?
Никакого плана, ответил Корнилов, у меня нет. Ни генерального, ни астрального, ни чтобы раскумариться. У меня только лапша есть упаковок пять где-то осталось. Не хотите, не ешьте.
Почему не хочу? Лапша, между прочим, очень духовная пища. Медитативная.
Медитировать натощак для него, конечно, неприемлемо. Бесчеловечно это для него что? как? чего нам ждать- бесчеловечную человечность. Ее.
Даже так? наигранно удивился Корнилов. А вы в курсе, что она еще от голода помогает?
Я об этом, разумеется, слышал. Но был бы не против убедиться на личном опыте все в той же манере, как я убедился в том, что желающий спать с малолетними всего лишь извращенец, а залезающий под юбку к старухе уже эстет на личном опыте я убеждался и в другом, а в отношении лапши я бы убедился
В отношении нее мы будем убеждаться на кухне. Корнилов немного улыбнулся. Прошу.
Сравнял с собой он и луну
И Млечный путь, и рык совы
Но простонал: «Я не приму
Сравнять с землей мои костры
В душе моей они коптят
А я даю им имена
Одно с надеждой, что простят
Мне все прыжки с того моста
Откуда прыгал, не ценя
Награду жизнью и Тобой
Ну а другие, чтобы зря
Не обознаться кто со мной
Потратил слишком много дней
Стараясь выжать хоть слезу
Из принадлежности к своей
Своей мечты я не снесу!».
Когда нервные лучи восходящего солнца уже вычерчивали на стекле свои недолговечные иероглифы, Корнилов все еще слушал старика. Марата Семеновича «Бучу». Как совестливо расколовшийся после ознакомления с «Первой заповедью дубинки» подозреваемый, он пересказывал эпизоды своей бурной жизни, и среди совсем не обязательных попадались действительно интересные. Само собой, на любителя, но история о том, как он пиратствовал на Москве-реке, без малейших стеснений вставала в разряд классических. Корнилов слушал и слегка грустил он чувствовал, что его новая жизнь заканчивается, так по большому счету, и не начавшись. И следующая попытка будет предпринята, если, вообще, будет, далеко не завтра. В чем же была нестыковка? Кто его знает.
Так вышло.
6
Прокручивая в голове беглые стоп-кадры эволюционной значимости всех неподдельно вымерших видов, Корнилов не торопливо продвигался по главной улице страны: машины, забыв о тормозах и светофорах, выпячивали друг перед другом свои скорости; огни стекольных витрин подмигивали собратьям с противоположной стороны; Корнилов все не торопился и не торопился. А чему ему радоваться? Вот именно, что нечему мазохисты, разумеется, возразят, но Корнилов в их ложах-вентах никогда не состоял, и поэтому всего-навсего не торопился, стараясь по возможности никуда не идти. Куда ему идти? На поиски золота инков в солнечный Пайтити? Но там и без него темнее не станет. Или, может быть, его заждались на полярной станции? Сжимают на счастье кулаки и верят: «вот придет Корнилов и вытащит нас из пропасти, куда мы были сброшены нашей отоспавшейся совестью»? Тоже, вряд ли. А вот в бар зайти не помешает. Действительно кому это может помешать? Корнилов человек не буйный, вопреки непреложным постулатам социума не икающий, да и с дилетантским пафосом «Карбонарий, надкуси оковы!» ничуть не сотрудничающий. Кое-какие сомнения в ее обладании вызывала только платежеспособность, и когда Корнилов гордо уставился на ценник, эти сомнения обрели законченный статус бескомпромиссно неразрешимых. Цены кусали довольно глубоко и остервенело, за самые сокровенные фибры его благого желания пропустить кружечку и тихо отвалить: они вцеплялись ему примерно в те же места, что и Микеланджело, который «пытался вложить всю полноту своей личности в язык мрамора», однако на одну кружку у Корнилова, пусть еле-еле, но хватило и, испросив пронизывающим взглядом формально-насильственного разрешения, он присел за столик, не полностью занятый двумя помятыми девицами. «Мое дело полет, ваше мельтешение под ногами Да! шучу, шучу иронизирую» проходящая между ними беседа прикоснулась к его отнюдь не жаждущим информации ушам; «Они горят изнутри. Словно бы им ввели факел. Через самое потайное место» как он понял, девицы зарабатывали стриптизом. В общем, прилюдно раздевались. Основываясь на расставленных в их общение акцентах, целью такого способа зарабатывания было проплачивание высшего образования. Корнилов обвинительно усмехнулся. Как бы не обвиняя, а обвиняясь в обвинении; он уже не раз слышал о подобной связке стриптиз ради образования. Корнилов не исключал, что это правда, но ну да, ладно, у каждого свои расклады и при любой, даже самой благоприятной для тебя сдаче, ты никогда не пересилишь улыбчиво комбинирующего на глади зеленого сукна Папашу Шулера.