Не беспокойся, сказал он, они у меня из нержавейки.
Голос в трубке понимающе захихикал:
Я не о том Как там твои доспехи?
Какие доспехи?
Ну, те Для секса.
Ее шипящее пришептывание вызвало у Корнилова поллюцию сознания, незамедлительно выразившуюся в воспоминании жутковатого апокрифа, касающегося случая кастрации Сатурном своего отца Юпитера, а затем и наоборот. Также он припомнил и случая из его личной жизни, когда разделявший с ним двух женщин Сергей «Чандр» Ильюшин пришел с кухни и хмуро сказал: «Ты, Корнилов, можешь продолжать их ласкать, а я уже не могу языком подавился».
Корнилов отвлекся от женщин, уточнив у него: «Своим языком?».
Беззлобный этнолог Сергей схватился за изголовье кровати и, едва не упав, еле слышно выдавил: «Телячьим».
Ах, те, возвращаясь к общению с недалекой дамой, воскликнул Корнилов, те, которые, как я понимаю, для секса и для причинения друг другу обоюдной радости. Они?
Да!
Я сдал их в металлолом.
Как?!
Деньги были нужны.
А как же я?! Ты обо мне подумал?
«Мы же, как споспешники, умоляем вас, чтобы благодать Божия не тщетно была принята вами» однако хоть в Почайне их крести, хоть в принадлежащем могущественному «Угодники и компания» аквапарке, все одно не поможет: от зычного себялюбия и покойника не избавишь.
Именно о тебе, сказал Корнилов, я и подумал. Хороший психиатр сейчас не дешево стоит, а тебя, Секси, наставить на путь истинный способна лишь экстренная психиатрическая помощь. Так что, лишние деньги не помешают.
Какой, твою мать, психиатр?! озлобленно прокричала она. Ты что издеваешься?
Да брось ты, зачем?
Все, моя милая Секси, усмехнулся Корнилов, я сдаюсь. Ты меня слушаешь?
Слушаю.
А зря.
Что зря?
Зря ты меня слушаешь.
Она возопила, она заорала: ей худо, что разум на грани обвала.
Ты же сам сказал, прокричала Секси, чтобы я тебя слушала!
А вот с воображением, барышня, надо бы поосторожнее, посдержанней не то получится, как с охотником Тихоном Ряжским, принявшим катавшегося от злости лешего за рожающую дочь своего кума лесника.
Я не сказал, пояснил Корнилов. Я спросил.
Что спросил?
Уже не важно Бывай. Счастья тебе.
Повесил трубку, Корнилов стал ждать повторного звонка, но его не последовало: у немалого числа африканских народов адюльтер одного из супругов приводил к рабству обоих ты согрешила, я пострадал; ты кормила детей, я ошивался в соседней землянке с пышной звездочеткой; ты я нам обоим. я, ты, вместе, до конца в беде и радости полгода назад Корнилов встретил на Маросейке сильно кровоточащего бизнесмена Олега Алутина. Умолявшего своих коллег не запирать его в тесной комнате со стулом и веревкой: Корнилов перевязывал ему голову и без того надорванным рукавом его пиджака; Олег Алутин заливал своей кровью сухой асфальт ведя себя с вызывающей апатией.
У меня с моей женой, говорил Олег, были и праздники: для нее будни, но для меня-то праздники. Грех жаловаться! У нее просматривался ко мне интерес, и я его пообщрял! Но затем многое пошло на слом не во мне и, вероятно, не в ней, но она стала все лучше и лучше разучивать до крайности неприемлемый для меня мотив. У меня из-за нее и рог вырос.
Изменяла? прозорливо спросил Корнилов.
Бывало Но сейчас, как ты видишь, рога у меня нет его мне поклонники моей жены обратно в голову бейсбольными битами забили, чтобы я не очень расстраивался. Сердобольные ребята попались.
За стеной ее кто-то бурил ее саму и скорее всего, прорываясь в будущее. Еще не хватало, чтобы из пролома высунулась присыпанная каменной крошкой физиономия и, не забыв отряхнуться, конспиративно сказала: «Здравствуй, жучила слыхал обо мне?». Корнилов бы устало вздохнул, с сочувствием покачал головой: «Скучно живешь, Монте-Кристо как был ты по разуму простым моряком, так и помрешь им. А не угомонишься, то и до юнги понизят». Но юнги же не читатели Юнга; до метаморфоз и символов либидо им и дела быть не должно познакомятся с портовой шлюхой, развеют стеснение доброй половиной кварты кубинского рома, и вот уже ее опытное тело обучает их несложным премудростям. Вдалеке от убогой мерзости книжников.
Изогнувшись в пополамном наклоне, Корнилов заглянул под тахту вполне вероятно, что именно здесь его предшественник держал свои доспехи. Слегка не рыцарские. Странное место эта наша земля чего на ней только нет. И любви нет, и радости от ее отсутствия нет, и много чего еще нет и не предвидится. Но вот еда иногда попадается. Доставаясь тому, кто удостоился не быть ею. А кому не повезло, тому достаточно и спасибо мишка-шатун, медведь-импотент; Троцкий назвал бы его «мещанской сволочью»; усыпанный гноящимися веснушками послушник с таким остервенением брякался на молитву, что дьякону Григорию приходилось его осаживать: «Ты бы колени-то пожалел».