Занятно было, разумеется, то, что парадоксально роднило крах Советской империи с крушением Римской (притом, что сущности их были отнюдь не одинаковы: чем не иллюстрация «сближения в худшем», причем помимо «родственности» гнилых яблок и гнилых же апельсинов, чья гниль столь же доминирует над предпочтениями и вкусовщиной, сколь делает возможным сравнение несравнимого). Подобно тому, как гонимы были природные римляне, то же примерно постигнет этнических (прирожденных, «априорных») или, что важнее, культурных (благоприобретенных, «апостериорных») русских на постсоветском пространстве как новой, схлопнутой точки отсчета-референта, относительно коих (и ложно связываемой политической идеи, оттоле заменяемой чем угодно от западничества до этнокультурного и религиозного фундаментализма всех пошибов, неизменно симфоничных бжезинщине обобщенной) и определялись идеи-пути «национальные». Все, дескать, что доселе говорили нам, оказалось ложью; значит, все иное правда. Бойтесь бывших друзей и союзников: они куда более непримиримы, нежели априорные враги. Но еще более следует бояться идейного вакуума (что актуально доныне): всасывает что угодно и заполняется всем, с чем пытаетесь заискивать и заигрывать, изображая подобно римским правителям склонность «прислушиваться» к массам и потакать их прихотям («vox populi, vox dei»).
И, подобно тому, как латынь не только не умирала долгое время, но и «умерев» и вульгаризовавшись в новых этно-преломлениях языковой дифференциации, доныне служит источником пополнения научной терминологии, нечто подобное постигло и русский язык на постсоветском пространстве и даже в глобальном масштабе. Первое проявилось в том, как все вышеперечисленные группы националисты, террористы, фундаменталисты переговаривались между собой не иначе как на русском попервах. (В более недавнее время освоить могли сперва технологии связи, затем и английский эту «новую», или промежуточно-заместительную, латынь с куда меньшим числом времен и залогов, зато массой исключений, оставшихся как реликты конвенций, пришедших к узус-доминированию в разные времена. Как и прочие современные, даже претерпев ущерб совершенству в угоду практичности, язык все еще красив и потенциально вполне способен служить передаче истины даже минимумом средств. Но в том-то и состоит прискорбное знамение времени, что все чаще филигранное владение им служит искажению действительности и сокрытию фактов и аргументов, мыслей и чувств.) Другой же аспект тенденции указывает не менее иронично (если не сказать шизофренично) на то, как же рьяно потянулись к словарикам и националисты из бывших союзных республик после кризиса 2014 купно с их кураторами: последние, пытаясь возродить постсоветологию (похороненную бравурными одами ранне-докритического Фукуямы), первые же ища в сетях прослыть «недовольными русскими из глубинки» в рамках реализации (manning, putting on wheels) той же, впопыхах и наспех воскрешаемой из пепла, аморфной стратегии. Чего же? Противостояния всякой критике и всякой альтернативе путем замалчивания первой и стерилизации последней. Демократия не признает критики (себя), как и рынок не приемлет (для себя) конкуренции, причем то и другое, как эманации «невидимой руки», не склонно узреть исток в изнутреннем экзистенциальном кризисе как дефиците автоморфности. Все это было нами проговорено не раз.
Как давно озвучены были и тезисы, предлагаемые а настоящей серии (на предпринимаемой, искомой полноте в надежде обрести простоту и ясность) и ныне вещаемые со всех федеральных каналов новообращенными государственниками. Одна беда: салонные обмены остротами да уничтожающей куртуазностью (впрочем, и последняя соревнуется в редкости с грамотностью бегущей строки) едва ли эмулируют режимы научно-исследовательских конференций. А навязшие на зубах тезисы, отполированные и комфортно ложащиеся на слух элементы критики западного упадничества, трупным ядом еще способного отравить политико-экономическую среду вокруг, едва ли возмещают дефицит глубоких и контринтуитивных идей. В частности, вовсе не очевидно, что и наиболее убедительные из экспертов имеют представление о структуре сложностей и разменов (самой неопределенности) либо еще менее вероятно располагают пониманием областей более «технически» предметных помимо здравого смысла, заведомо губительных предпочтений и «доказательно» (задним умом, исторически обозреваемых как таковые) проигрышных путей.