Если приглядеться, сверх сего талебовость не предлагает ничего, ибо выходит за зону интересного, заметая ниже необходимого и сверх достаточного (т.е. требуя излишнего в меньшем). Тем самым это либо правдоподобная пустышка, либо химера, едва касающаяся зоны интересного континуум или спектр меж необходимым и достаточным. В лучшем случае предлагая вспоможение либо «дом на песке», в худшем же «бремена неудобоносимые», дополнительное ограничение к преизбыточному числу, что и без того трудно удовлетворить без ущерба прочим пунктам закона.
Талебовость так и не подбирается к принципу симметрии, что заложен и в златом правиле, и в кантовости как мета-императивности (потенциале создания императива, по определению равно обязательного к исполнению всеми сторонами, включая автора), притом что последнее лишь подражает первому, одновременно заимствуя из руссовианского царства целей (где даже животные обладаю правами и не должны рассматриваться исключительно как средства). Тем паче странно, что талебовость метит угодить в область супер-асимметрии: может быть, для того и говорит о вводных или предварительной компетенции, что рассматривает сии как средство повышения шансов выхода на «квадрант антихрупкости», включая растущую отдачу к масштабу (IRS)? Но тогда нет нужды сводить успешность в сем (или чем-либо помимо области познания как такового, помимо его прагматичной роли или инструментальных заменителей) к эпистемическому улучению и улучшению.
Следуя себе-империрующему, говорить (опираясь на свой же этический и эпистемико-прагматический фильтр) Талеб волен только о риске и даже не о его расширении в смысле природы неопределенности. Хотя бы потому, что посвятил время «практической» деятельности в области опоры на риск. (Очевидно, именно трейдеры, вообще торговцы и маркетологи любят сводить «практику» к своей области, а офисный планктон так и вовсе мнит себя «трудягами» исключительными, через определенный артикль). Его «цена» или залог собственной шкуры это обмен фантиков на фантики же (желательно меньшего их числа на большее), с вложением некоего эмоционального напряжения и времени.
А теперь сравним, представив иной профиль: человека, отдавшего лучшую часть жизни юность и молодость на исследование познания, а также его особенностей, следствий и приложений в конкретных областях науки, как и вне ее. Даже притворяясь (в том числе в собственных глазах) «полупрактиком», не был ни подмастерьем, ни реэкспортером, оставаясь производителем [смыслов]; был исследователем вопросов, а не наследователем ответов. Познавая и испытывая область знания как такового, он и говорит об этой широкой области. Тем самым возвращающаяся ирония! удовлетворяя невольно и талебовому критерию, и перекрывая таковой многократ. Не так уж удобно требовать мены лучшей.
Но есть некто (одним представлявшийся куда горемычнее, иным тождественно всеблаженным), удовлетворивший и автоморфности, и простой полноте сполна и просто. Дав закон, Бог оказался и подзаконным, одним из нас; а восполнив и опростив закон до любви, возлюбил вплоть до предельной цены, принеся в жертву самое дорогое Себя, тем исполнив и дополнительную заповедь: «несть большей любви, нежели если положить душу (жизнь) свою за други своя». Разумеется, все это в презумпции Троичности как реализации Единства (включающего и формулу тождества «Есмь Якоже Есмь», или «Я это Я»), что не гарантированно для инославных мод: божества всенаслаждающегося, или его подменяющего просветленного (чередующегося с пустотой вместо Абсолюта, словно и сам от пустоты), или совершенно неизреченной сингулярности (Единства как тривиальной единичности, даже не уникальности), или хладного и произвольно-безотчетного самсарико-кармического механизма воздаяния (в т.ч. платежа как перехода в следующую игру). Во всех этих случаях не наблюдается ни полноты аксиоматизации (имеются как неотвеченные вопросы из серой зоны, так и «темные аяты»), ни простоты симметрии (любовь к нелюбящему или нелюбовь к любящему трудно исключить).
***
Так размышлял автор коротенькой прогулкой (пристрастие к коим из того немногого, в чем у нас с носителем талебовости полное единодушие, за вычетом бесед: им отвожу свое время, когда, исчерпав внутренние ресурсы интроверсии, вновь апостериорно и в зависимости от компании и ее профиля или ее нужд предстаю экстравертом). Так вот, ход мыслей и планы по запечатлению прервал даже не порыв ЛЭП это случится несколькими часами позже и продлится сутки, но компания в лице нашей доброй знакомой, матери друга детства, и ее горе. Вернувшись домой, застал ее самое и собственную маму безутешными: умер ее муж, отец моего друга. Умер третьего дня, причем от коронавируса и, надо думать, одного из наиболее небезопасных его штаммов. О чем та предпочла умолчать или попросту не догадалась упомянуть, будучи убита горем. Книгу и так затеял как нечто спешное и не требующее отлагательств ввиду бушующей пандемии (кажется, даже Ньютону и Смиту проще было переждать чуму в собственных поместьях), а тут еще повод представился ускориться: невесть сколько времени остается и нам, после объятий и слез в непосредственном соприкосновении. (Надо отметить, данную главу дописываю одной из последних основных, причем несколько позже выводов. Так бывает, хоть и нечасто, и списать придется многое на экстраординарные обстоятельства, а впрочем, не качество исследования: здесь не прошу скидок и послаблений.)