Они и не заметили, как подкрались сумерки…
Игорь смотрел на огонь свечи, преломлявшийся в резьбе дивного орнамента.
– Господин губернатор, сорок один миллион не вызывает ни малейших возражений. Очень логичная сумма. Несколько меньше цены американской электростанции и на миллион больше предлагаемой нам цены. Я имею в виду честно заработанный вами один миллион долларов. Что касается меня, я не могу сообщить вам номер моего несуществующего счета.
– О, мистер Иванов, это не проблема! Я с удовольствием сообщу вам номер счета, на котором у вас ровно миллион американских долларов.
– Спасибо, но мне лично деньги не нужны. Я ведь живу при коммунизме. Вы, вероятно, забыли, что при этой общественной формации не существует денег. Итак, сорок один миллион?
– Мистер Иванов, не могу не признаться, что ваш отказ от денег поразил меня до глубины души. Только грезить можно о таком сотруднике, как вы. Но мои коллеги по парламенту штата и люди, через руки которых сделка пройдет в Дели, увы, пока не отказываются от денег. Возможно, потому, что они еще не живут при коммунизме.
Через несколько дней в Дели в торжественной обстановке был подписан договор на поставку Индии советской электростанции стоимостью в сорок три миллиона долларов. Советский Союз получил на пять миллионов долларов больше, чем надеялся получить. Из пяти миллионов Игорю досталась премия – трехмесячная зарплата, что оказалось совсем нелишним и при коммунизме. Строгий выговор в ЦК не имел денежного выражения. А может быть, не следовало отказаться от счета в швейцарском банке?..
…– Нет, Исачок, это исключено. Мы просто надрались.
– Надрались? Три бутылки на двоих за столько часов?
– Моя норма – четыреста граммов.
– Я и вовсе не пью. Полетели, Игорек!
– Нет, это невозможно. Я на коротком поводке с парфорсом.
– Что это такое – парфорс?
– Металлический ошейник с колючками.
Исак заказал кофе с коньяком. Откуда-то из глубины у Игоря подступали слезы. Не пьяные слезы. Люда не хотела уезжать из Канады. Отец будет говорить о лаптях. Завтра или послезавтра соотечественники единодушно осудят сбежавшего артиста. В лагере под Симферополем обучат еще нескольких арабов, как захватывать пассажирские самолеты и убивать израильских детей. А у торгового представителя великой державы нет нескольких долларов, чтобы заплатить плотникам за стенд для великой державы. На коротком поводке с парфорсом…
– Не сейчас, но я еще приеду к тебе в гости. Что-то изменится. Должно измениться, если на Запад бегут такие люди и если в стране есть Куликовы. Я верю в это. Я еще приеду к тебе, Исачок.
1978 г.
ГОЛОВНАЯ БОЛЬ
– Не спорьте со мной и не убеждайте меня. Слава Богу, как говорится, мне уже семьдесят третий год, а в этом возрасте не меняют своих убеждений. И хоть эти сукины сыны все развалили и уничтожили – я, как был, так и остаюсь коммунистом. Поэтому, как нам известно, я не верю в Бога и во всякие прочие басни. А об этом случае я рассказываю вам… ну, просто потому, что он все время точит мое сознание.
Вы ведь были знакомы с моей покойной женой? Нет, нет. Эта, слава Богу, как говорится, жива. Я имел в виду первую, Постойте. Вы ведь в Израиле, кажется, меньше двадцати лет? Ах, так Вы знали о моей связи со студенткой, с моей нынешней женой? Забавно. В ту пору это не оглашалось. Не все моральные нормы строителей коммунизма соблюдались даже наиболее ортодоксальными коммунистами. Видите ли, восемнадцатилетняя студентка вообразила, что на свете нет мужчины лучше ее профессора. А профессору уже пятьдесят. И у него жена и сын. Только через год после смерти жены она осталась у меня, и мы официально оформили наш брак. Сейчас, когда ей уже сорок, разница в возрасте не так заметна, как в ту пору.