Оно не критического характера, ответил Аринин.
Дай Бог, дай Бог к тебе я, Сереж, насчет листьев опавших. Тебе их всосать?
Чем? не понял Малетин.
Моим механизмом, что я тут по образцу пылесоса собрал. Он у меня с трубой.
От дров что ли работает? спросил Аринин.
Пашет он на бензине, ответил Макагонов, а через трубу он втягивает к листику ее подведешь, и он его заглотнет.
С грохотом? осведомился Малетин.
Бесшумно он, конечно, не действует. Рык у него, что надо! По всасывающей силе маломощный, а голосина раскатистая мне бы, Сереж, твою листву повтягивать, пока дождь не пошел. К мокрым же утяжеление прибавится, прилипание их от земли он может не оторвать.
Мне моя лежащая листва трудностей не создает, сказал Малетин.
И что же мне, домой идти? спросил Макагонов.
Желаешь зайди ко мне.
А что у тебя?
Женщины, ответил Малетин.
Углы в меня под углами! воскликнул Макагонов. Посмотреть на женщин я зайду.
ЖЕНЩИНЫ заняты приготовлением обеда, мужчины сидением на тахте и стульях, на женщин обращает внимание лишь Федор Макагонов. Он берет со стола баклажан. Ставит его на ладонь и к изумлению Людмилы Клюгиной самозабвенно водит по нему рукой, как при мастурбации.
Он у вас не с грядки? спросил Макагонов.
А вам не фиолетово? огрызнулась Клюгина.
Ну что за шаблонность. фиолетово и баклажан. Пышно, но свежо фиолетовый баклажан!
Вы кричите о нем, потому что знаете, о чем? поинтересовалась Юлия Шпаер.
Знаю, наверное, пробормотал Макагонов.
Я замечаю другое, сказала Шпаер.
Да и я в себе сомневаюсь как всегда по субботам, если в пятницу допоздна с курительной трубочкой просижу. Набиваю ее, пополняю а табачок-то забористый! Чебаркульский! Тяг шесть сделаешь, и все уже задвигалось. Тучи, облака они-то ничего, но и стулья, и цветы в кувшине чтобы движение остановилось, нужно дальше курить.
До затемнения? спросил Тарцев.
До абсолютного исчезновения всего, кивнул Макагонов.
Экстремальное средство, промолвила Шпаер.
Приходится на крайние меры идти. Видениям я не потакаю! Фиолетовый баклажан, к которому вы прицепились, он вам, женщина, чего, что о нем можно знать?
То, что в европейской живописи он означал раскаяние, ответила Шпаер.
Я бы и не подумал
В дороге о репе, по прибытию о баклажанах, проворчал Аринин. Включение в беседу патиссонов пойдет уже во вред.
Я скажу вам о девушке, промолвила Клюгина.
Какой? спросил Аринин.
Ее фамилия Кабачкова. Что ты на меня глядишь?
Грань дозволенного ты определила для себя неточно, процедил Аринин.
Варька Кабачкова, она из моей конторы, сказал Клюгина. Ее фамилия Варьку естественно не греет, и я ей всегда говорю: смени ее. На Цукини. Из Варьки Кабачковой в Варвару Цукини! Даже не преображение, а перерождение! На столь однотипную фамилию ее, вероятно, запросто перерегистрируют. В записях актов гражданского состояния у вас свой человечек не посиживает?
Который бы Варвару и без ее ведома переписал? спросил Тарцев.
Ну и, пробормотала Клюгина, чего бы и она не решается, а мы проделаем. Переделаем ее в Цукини! Внесем изящество.
ИГОРЬ Валентинович Кауров, знакомясь в присутствии Веры с квартирой Арининых, снимает с полки морскую раковину с кучкой приклеенных к ней ракушек, на верхней из которых, черным по бежевому, написано «Сахалин».
Безвкусная поделочка, промолвил Кауров. Вы не возражаете, что я о ней так, без утайки?
Ее туда не я положила, сказала Вера.
Мужу на Сахалине преподнесли?
Она ему в Москве перепала. Фирма моего Олега взаимодействует с таможней, и эта раковина ему или за услуги или из таможенных изъятий она. Одна из наклеенных на нее ракушек под ракушку только подкрашена. Расположенным около нее та ракушка не сестра. Поводив пальцем, вы ее нащупаете.
Одна, кажется, из железа
Из золота.
Е-еех приклеена, как приварена.
Хотите ее отковырять? поинтересовалась Вера.
Вермищевскую басню «Вор и лютня» я помню, промолвил Кауров.
Вор забрался в нищую избушку, улыбнулась Вера, стянул за отсутствием прочего тоненькую свирельку, едва вышел за порог, как свирелька обратилась в лютню и переломала ему все кости басня датирована 1862-м. Сахалин тогда чьим был?