И ты о нем? спросил Апаликов. Тебя-то, женщина, что выступать понуждает?! Ну точно, встретишь бабу все наперекосяк пойдет я что, с твоим передком что-то ужасное учинил?
Вы грубиян, пробормотала Шпаер.
А я очаровывать собеседников не стремлюсь! крикнул Апаликов. Я перед вами, как я есть я неприкрыт. Не городской я! Что во мне притворного? А что подхалимского? Если кто что разглядит, объявляйте мне прямо в лицо! Прямиком в рожу мне говорите! Ну и кто из вас, мажорчиков, в рожу мне чего вякнет?
Этот комбайнер угроза для общества, промолвил Олег Аринин, стоящий с Клюгиной и Тарцевым на заднем плане.
Скандалист и дебошир, кивнула Клюгина.
У него поствоенный синдром, сказал Тарцев.
И где он воевал? спросил Аринин.
На поле, ответил Тарцев. Приняв на завтрак самогонки, комбайнеры на комбайнах съезжаются туда на баталию часть сходится в лоб, часть маневрирует на флангах. Гоняются, сшибаются чем человек темнее, тем он подвижней.
В АНТИКВАРНО меблированном кабинете музея-квартиры баснописца Вермищева над столом без движения зависли Вера Аринина и изъеденный временем сморчок Игорь Валентинович Кауров, чьи взоры притянуты двумя заключенными в прозрачные папки листами.
Колоссально, пробормотал Кауров.
Недоверие развеялось? спросила Вера.
Это «Лосось-горлопан». В считавшемся утерянном оригинале! Меня бы от его разглядывания и сирена воздушной тревоги не оттянула. Забрать его для вашего музея было непросто?
Легко, ответила Вера. Конфликта интересов с администрацией медицинской библиотеки у нас не возникло. По мере того, как я поясняла им, кто же такой баснописец Вермищев, из неведения они выходили, но без предыхания. Резюмировали они мой рассказ, сказав, что в запасниках у них чего только ни навалено.
Пиетета к Вермищеву в этом не заметно.
Inde irae, промолвила Вера.
Отсюда гнев, кивнул Кауров. Но вы, Вера, на них не гневайтесь помните, кто они и кто вы.
Я лай на них не подняла.
А чего их облаивать? К ним надо относиться со здоровой долей презрения. Как к гражданам. Маловато смыслящим в большой литературе.
Распоряжающаяся там девица обмолвилась, что она любит Кафку.
Кафку? Ганса Христиана Кафку?
Вера улыбается.
ОТГОРОДИВШИЙСЯ своей мрачностью от Олега, Сергей Малетин тяжело взирает на синюю, преобразованную комбайном «хонду», стоящую у деревенского дома рядом с целехоньким «опелем».
До Москвы она дотянет, сказал Аринин.
Поздравления с этим я принимать не в настрое, пробормотал Малетин. Чем смотреть на свежие вмятины, я бы охотнее взглянул на свежую могилу того подонка нам было бы неплохо взять его с собой выпить за мировую.
Теми несколькими бутылками вина, что мы привезли, мы бы его в летальную усмерть не напоили.
У нас вино из винограда «Совиньон». А комбайнер с малолетства хлебает самогон здесь возможна несостыковочка как при переливании крови неподходящей группы. К чему это скорее всего приведет?
К переклину, ответил Аринин.
К немедленному?
К проносящемуся шквалом, кивнул Аринин. Пригубил роскошного вина и с копыт
Фокус-покус!
Злобный ты фокусник, промолвил Аринин. Злобных клоунов я видел, но фокусников к тебе некто над забором.
Голова над забором видная, габаритная, ушастая, волосы у Федора Васильевича Макагонова ежиком, губы бантиком, в глазах прорывающиеся сквозь пелену проблески разума.
Тебе, Васильич, от меня чего? спросил Малетин. По каким ты ко мне делам, по общественным?
Я, Сереж, перво-наперво с Олегом перетрясу, промолвил Макагонов. Ты по имени или отчеству почему меня не назвал? Зачем сказал, что я некто? Ты ли это, Олег?
Поведай я тебе, что я не Олег, твое мнение обо мне будет скорректировано? поинтересовался Аринин.
Считать тебя Олегом я не прекращу, а мнение, да его изменю. Но не обязательно в худшую сторону.
Васильич, усмехнулся Аринин. Теперь ты заставил меня поверить, что ты не некто, ты Васильич.
Я-то Васильич, сказал Маканонов, но и тот некто, о котором ты говорил, а потом противопоставлял, он тоже Васильич. В бесповоротное затруднение я тебя не ввел?
Оно не критического характера, ответил Аринин.
Дай Бог, дай Бог к тебе я, Сереж, насчет листьев опавших. Тебе их всосать?