Так, наверное, было бы легче.
Про себя я уже решила, что никогда больше не сяду с Хеймишем за завтраком. К нашему столику подошли Лу и Сью.
— Привет, нас зовут Лу и Сью. Мы живем в комнате восемнадцать. Заходи в гости, — сказали они en route [по пути (фр.)] к мюсли.
— А может, я и не влюблен, — сказал Хеймиш.
— С чего бы ты вдруг передумал?
— Чашка хорошего кофе — опасная штука. У нас дома, когда я был маленьким, пили только растворимый кофе. И я тоже стал пить растворимый. И был вполне даже доволен. Но однажды я зашел в кафе и выпил эспрессо. Всего одна чашка эспрессо — и я больше не мог пить растворимый кофе. То есть мог, но уже без всякого удовольствия. Так что если не можешь достать эспрессо или, скажем, поблизости нет кафе, где дают эспрессо, то поневоле задумываешься: может, вообще не стоило пробовать эспрессо, пил бы себе растворимый и радовался.
— Я что-то не понимаю.
— Все дело в удовольствии. Я не хвастаюсь, но у меня очень большой сексуальный опыт, и это, наверное, меня и подводит. Если ты получил самое лучшее, тебя уже не влечет просто хорошее. Ты думаешь: да, хорошо — но бывает и лучше. Пробуешь все, что можно. И думаешь: да, неплохо. Но бывает и лучше. Удовольствие — вот наше вознаграждение. Ради чего мы живем? Только ради удовольствия. Ради чего мы работаем? Чтобы заработать на удовольствия. Я не знаю, что между нами было… любовь — не любовь… но по бумажнику оно било изрядно. Хочешь еще круассан?
Он, наверное, не врал. Мужчины, даже если они не намерены с ходу тащить тебя в койку, все равно мысленно вносят тебя в список вероятных кандидаток в любовницы и выплачивают маленькие авансы в виде знаков внимания и комплиментов — с видом на будущее. Как женщина я для Хеймиша не существовала. Для него я была просто приемником для словесного излияния.
— Я еще никому об этом не рассказывал, — сказал он.
Появился Хорхе. Я ужасно обрадовалась. Когда тебе кто-то рассказывает о своих проблемах, всегда возникает практически неодолимое искушение одарить его мудрым советом, но я слабо себе представляла, что посоветовать в данном случае. Хеймиш напоминал мне человека, который яростно стучит кулаком по торговому автомату, пытаясь получить сдачу, хотя там написано крупными буквами, что автомат сдачу не дает.
Поебень
— Сейчас я тебя познакомлю с твоим партнером, — сказал Хорхе. Я снова разнервничалась. Я боялась, что у меня ничего не получится. Я понимала, что это глупо. Ну что там может не получиться?! Уж поебстись худо-бедно мы все умеем. Но я все равно почему-то была уверена, что я все равно все испорчу.
Хорхе, должно быть, заметил мою нервозность.
— Да не волнуйся ты, Оушен. Это очень простая работа. Всего-то и нужно, что изображать исступленный восторг. Мужикам, им гораздо сложнее… только я сразу предупреждаю, интеллектуалы с богатым воображением у нас не работают. Сама понимаешь, воображение и интеллект тут не главное. Ладно. Пойдем, я тебя познакомлю с Рино. Он, наверное, сейчас на крыше.
Мы пошли вверх по лестнице. На площадках стояли какие-то ящики и коробки. Одна из коробок была приоткрыта, там лежали какие-то странные стеклянные штуковины.
— Я хотел установить тут лифт, — сказал Хорхе, — но потом подумал, что подъем вверх по лестнице — это хорошее упражнение. А на крышу у нас ходят все.
Мы поднялись еще на пару пролетов. Древняя старушка, божий одуванчик, мыла окно на площадке, стоя на опасно шатающемся табурете. Мне показалось, что это жестоко — заставлять старую женщину так напрягаться и рисковать жизнью. Хорхе что-то спросил у нее по-испански, как мне показалось, с искренним беспокойством, но она лишь махнула рукой, мол, не мешай заниматься делом.