Он идёт вдоль магазинов, глядя под ноги, и боковым зрением ловит надпись: «ГРОМКО КРИКНЕМ БОЛЬНОМУ ГОРЛУ НЕТ!».
Его всегда раздражали слоганы в повелительном наклонении: «Попробуй!», «Хочешь?», «Подключись!». Императив в хоровой аранжировке гораздо хуже. Он смотрит на рекламу, готовый плеваться ядом, и захлёбывается встречным потоком.
Рюкзак мигом сброшен под ноги, чёрный баллончик зажат в ладони -рефлексы выработались за несколько лет.
Вооруженный, он разглядывает двухмерную: не шуганная, не боится подрисованных усов или груди в виде двух скобок, потому что дурных примеров перед глазами нет.
Свезло так свезло, говорит Отпускатель, оценив открытый рот и задорные хвостики, Я бы тоже обозлился.
Сочувствуя погребённым под чёрной краской, можно с ума сойти. Ни к чему это.
Трёхмерный двухмерного не разумеет подозрительная мысль, будто подброшенная злой девочкой на плакате.
Ты не рада здесь торчать, тянет он, распыляя краску, Каждый беглый взгляд заново пришпиливает к стенке. Буквы поперёк груди На трёхмерных тоже всегда что-нибудь написано. Родился хлоп! Этикетка: девочка или мальчик. Имя в документах. Потом другие надписи: учитель, PR-менеджер, школьник, безработный. Но мы-то можем найти тёмную комнату и представить, что надписей нет. Вот это я тебе и устрою.
Слова расходятся с делом, сочувствие подавляет рефлексы. На улице дубак, а тут ещё больное горло свирепствует нарисуем девочке чёрные ботинки, а вместо розового платья штаны и куртку. Хвостики издеваются над отчаянием в глазах закрасить хвостики. С чёрной шапочкой даже бесцветные глаза выглядят интересно.
Нарисованный прикид весьма отдалённо напоминает одежду, как и «чёрная шапочка» человеческие волосы. Но в его воображении всё выглядит правильно.
Что со ртом будем делать?
Его голос приглушён шарфом, закрывающим половину лица от ветра и случайных свидетелей. В порыве вдохновения он лезет в рюкзак, вытягивает красный баллон, рисует поверх открытого рта треугольник шарфа и понимает, почему всё это время называл себя Отпускателем.
Она отслоилась, оставив шершавый силуэт на плакате. Заколыхались маслянисто-чёрные волосы, двухмерное тело пошло волнами. Жуткое зрелище: ростом Отпускателю по грудь, но пропорционально крупнее любого ребенка, чёрный кокон вместо одежды, красный треугольник на лице.
Впрочем, ей самой отражение в стекле понравилось, но не понравился ветер. Трёхмерному воздушные потоки были нипочём, даже капюшон не трепыхался, а она еле удерживала равновесие, каждый шаг давался с трудом. Что же будет, если задует по-настоящему?
Ты откроешь мне дверь на станцию, прошипела девочка из-под красного шарфа.
Наверное, не «прошипела», одёрнул себя Отпускатель, просто надо привыкнуть к бумажному голосу.
Он стянул перчатку и поднял кисть.
Хочу понять, откуда дует.
Слева, тут же ответила Двухмерная.
Тебе видней, хмыкнул он, вставая между южным ветром и девочкой, Дверь я открою, но что дальше?
Он удивился будничности своего голоса перед лицом чуда, пусть от лица и было одно название.
Хочу в поезд. Ехать столько же, сколько висела с открытым ртом, прошелестела девочка.
Это сколько?
Двухмерная задумалась, наконец изрекла:
Больше трёх ночей.
Не самое удачное место, заметил Отпускатель, Тут не ходят поезда дальнего следования. Всё, на что можно рассчитывать часа три в электричке.
Где настоящие поезда? Пойду туда.
Пойдёт она. Отпускатель представил блёклый рассвет и Двухмерную, спрашивающую у людей: «Где поезда?».
Случайный прохожий может не услышать бумажный голос, а вот зрение вряд ли откажет. Впрочем, ещё до рассвета Двухмерную порвёт ветром. Глупо бросать чудо, сотворённое не без его участия, из-за того, что конечности замёрзли.