Куприянов. Он его не нарушил?
Синяева. Нет. После нашего того я сказала ему, что даже жалко, что сейчас я засну.
Куприянов. Ну, и не спала бы.
Синяева. Хорошо бы, но меня потянуло непреодолимо. Что нетипично. Потому что, если я захотела, то захотела! Если меня раззадорили, я настроена делать это и делать! Из этого рабства мне себя не выкупить.
Куприянов. Существует лечебное питание.
Синяева. Хлеб? Черствый хлеб, картофель без масла, стебелек лука и никакого сексуального желания. Щербинин. Твоему ничто не помеха.
Синяева. Вероятно
Куприянов. Попытайся сесть на детские смеси. От активной половой деятельности они могут тебя отстранить.
Синяева. Я и без них в нее вовлекаюсь но желание-то никуда не девается.
Щербинин. Православный государственник возжелал подарить кришнаиту таскаемую им с собой иконку. Брать ее кришнаит отказался. Пришлось всучить насильно. Под рукоплескания простых горожан.
Куприянов. Тут у нас прозелитизм. Стремление обратить других в свою веру.
Синяева. Прозе проза прозак это успокоительное. Тому щедрому гражданину, ему бы не религиозные символы распространять, а успокоительное глотать! К кришнаиту прислал от него по роже не получишь, да и града ругательств не услышишь законный повод обругать и подраться у него появился, но он кроткий. Он избит! И вид перед его глазами рассыпается. Люди, дома, все в изломанной смутности, воздух, кажется, чист, так почему у меня помутнение, будто бы я на лакокрасочном производстве в душе поселилась тревога.
Щербинин. С лаком и краской ты работала. На тот заводик мы ввели тебя, чтобы ты поглядела за нанятым туда Евгением Губчаковым.
Синяева. Угу момент, вызывающий сожаления. Щербинин. Но не прискорбный.
Синяева. За восемь часов я столько там вдыхала Губчаков регулярно прогуливал, а я, ка штык, приходила и принималась вкалывать и дышать. На восстановление жизненных функций у меня потом уходил весь вечер.
Куприянов. Тебя клали в барокамеру?
Синяева. Передвижной пункт медицинской поддержки меня у проходной не поджидал. Я бы им и не воспользовалась заступай я на работу румяной и посвежевшей, Губчаков бы увидел, что я разительно отличаюсь от остальных и заподозрил меня в чем-то предосудительном.
Щербинин. Тогда бы он тебя убрал.
Синяева. Обязательно.
Куприянов. А Губчаков, он кто?
Щербинин. Тройник.
Куприянов. Тройной агент?
Щербинин. Голландский, наш и снова голландский. Высококлассный профи, однако за месяц до подачи документов в отдел кадров лакокрасочного завода ему уже стукнуло пятьдесят семь. Возраст не обманешь.
Синяева. Его контакты я отследила, и Губчаков пошел под уклон. Покатился к нам в руки.
Куприянов. Не разбился?
Щербинин. Мы его поймали. Не скажу, что над обрывом, но он был арестован. В обмен на признание и выдачу сообщников он словно выживший из ума требовал полной неприкосновенности.
Синяева. Еще чего захотел.
Щербинин. Он нас недооценивал. В его камеру в Лефортово мы для компании подсадили удмурдского душегуба Фирсова, и на следующее утро Евгений Губчаков заговорил без всяких условий. В ту трагическую ночь он немало пережил.
Куприянов. Сейчас он жив?
Щербинин. Скончался на зоне. И поныне небось в гробу переворачивается, о Фирсове вспоминая.
Куприянов. Информации вы от него добились, но моральная ценность вашего достижения невелика. Щербинин. Мы поступили здраво.
Куприянов. А я не такой умный. На открытом чемпионате России по решению головоломок я провалился.
Щербинин. Эти
Куприянов. Чемпионаты.
Щербинин. Они где проводятся? Куприянов. Вы не знаете?
Щербинин. Мне какая же противная музыка. Говорила мне моя подруга, слушая Шенберга. Своего покровительства я за это ее не лишил. Я знакомил тебя с моей непослушной любовницей Лизой?
Синяева. Более того я наблюдала, как ты с ней Эразм Роттердамский в его «Наставлении христианскому воину» называл наслаждения «подлинным безумием, сладостным ядом, соблазнительной пагубой». Ты прижимал Лизу к кухонному столу, а я стояла за застекленной дверью.
Щербинин. Я видел чей-то силуэт.
Синяева. Догадавшись, что это я, ты бы разнервничался?
Щербинин. Присутствие духа я бы сохранил. Ты и ты и что, что ты? Я не расклеился, предполагая куда худшее человека, похлеще тебя. С острова Пахтусова что у восточного берега Новой Земли. Продолжая засаживать моей Лизе, я думал, что за дверью он.