Щербинин. Специалистов наподобие тебя можно убить, только когда они без сознания. Пока ты в нем, ты неуязвим.
Куприянов. Допустим, что атаки тех, кто в моей видимости я отобью. Ну а что мне делать со снайпером, целящимся в меня оттуда, куда мой взгляд не достанет?
Синяева. Ощущать волнение тебе незачем. Куприянов. (озираясь) Совсем незачем?
Синяева. Едва он спустит курок, как у тебя на подсознательном уровне сработает оповещающий об опасности механизм, и ты пригнешься, либо повернешь корпус, не мне тебе объяснять.
Куприянов. С вами любопытно общаться. Если нам суждено пообщаться лишь однажды, я буду об этом жалеть.
Щербинин. О том, что мы общались?
Синяева. О том, что мы общались мало. Я восприняла так.
Щербинин. Получается, у нас с тобой расхождение. Чтобы его аннулировать, я бы обратился к самому Куприянову, но я догадываюсь, что он нам ответит. Менталитет у него не либеральный.
Синяева. Это отрицательный фактор.
Щербинин. Жесткость в нашей деятельности нужна. Естественно, без злодейской придури. Без выпученных глаз, бывших у Сатурна, пожиравшего собственных детей. Картина Гойи. Куприянов. Вы мне ее не воспроизведете? Щербинин. Я Сатурн, а она мой ребенок? Мне данную женщину что, кончать?
Синяева. Варварская затея.
Щербинин. Я соглашусь. Представление с мнимым лишением жизни мы бы перед тобой разыграли, но тебе, Куприянов, хочется настоящих трупов, что, на твое несчастье, мы тебе не подарим. Я останусь непреклонным! Сумеешь ее порешить, я с тобой пообедаю.
Синяева. Мною?
Щербинин. Живьем же нам тебя не съесть. После наших с ним укусов ты завопишь, и лично я отпряну приведенным в смятение. «Он чувствует, как страх уже касается опасливых коленей». Поль Валери. «О смертная сестра, я не быль, до свиданья!». Что еще я из него помню «блаженны слитые тела течений плавных, а я один, один!». Сюда по месту добавится это «и все же он познал нежнейшее из гнезд». Ну, и довершим цитирование этим «из наболевших рук не выпускаю весел». И с какой же предпосылкой он гребет? Сбытом чего занимается? Доставляет морским путем героин?
Куприянов. На весельной лодке?
Щербинин. Сонгвай Барвай бы повез.
Синяева. Он бы, спасаясь от полиции, в водоем бы не выпрыгнул. Ты о Согнвае, что герой гражданской войны в Буркина-Фасо? Щербинин. Он подключился в нее в преклонных годах и показал себя в самом лучшем свете. Секрет своей непобедимости в тех не крупномасштабных, но жутчайших рубках он унес с собой. Прощание с ним прошло при аншлаге.
Куприянов. На стадионе?
Щербинин. В зале для боулинга, где к нему и применили крайние меры. Без воздействия извне не обошлось.
Синяева. Самоубийством это не было.
Щербинин. Запустивший в него гранату намеренно щурил глаза. Не прицеливаясь, а выдавая себя за корейца или японца. Кожа не черная, поэтому не африканец но для японца-то она слишком белая. Мы подозреваем Норвегию.
Синяева. Их уже раскрытого ликвидатора Олафссона, проживавшего до вылета на задание в китайском Чамдо. На реке Меконг.
Щербинин. С Сикан-Тибетского шоссе ее видно.
Куприянов. Да ну вас.
Щербинин. А чего ты отмахиваешься? Подойди к тебе Гуннар Олафссон, сверяющий твою физиономию с имеющейся у него фотографией, ты бы бормоча, что ты это не ты, ты стал бы заикаться и перестал бы жить. Именно! Гуннар Олафссон карал за малейшую неосмотрительность! С нескрываемой враждебностью к всем, кто ему попадается.
Синяева. Он спецработник нового типа. Норвежской тайной службе он осточертел, и они сами его сдали.
Щербинин. Объявили еретиком.
Синяева. Заявили о несогласии с его методами с трибуны ООН.
Щербинин. А ты к нему благоволила.
Синяева. Не самый отрадный эпизод моей биографии. Когда в давнишние времена мы пересеклись с Олафссоном в Москве, он вдохновил меня на возбуждение уговорил предаться с ним страсти в мытыщинском санатории, по его данным не оборудованном прослушкой. Я поехала домашних я оповестила, сказала я Олафссону. О чем оповестила? спросил он. О том, что дня на два меня хватит? Тебя, Гуннар, на один раз бы хватило, насмешливо промолвила я. Один я гарантирую! крикнул он. Слово чести!
Куприянов. Он его не нарушил?
Синяева. Нет. После нашего того я сказала ему, что даже жалко, что сейчас я засну.
Куприянов. Ну, и не спала бы.
Синяева. Хорошо бы, но меня потянуло непреодолимо. Что нетипично. Потому что, если я захотела, то захотела! Если меня раззадорили, я настроена делать это и делать! Из этого рабства мне себя не выкупить.