Ни один крестьянин не участвовал в работе комитета и ни один не был консультантом по вопросу его предполагаемой свободы. Крестьянство в каждом регионе был якобы представлено двумя делегатами. Они были назначены губернатором, высшим местным органом правительства, и были набраны из рядов землевладельческого дворянства, как и председатели комитетов (провинциальные предводители дворянства) и другие делегаты, собранные уездными дворянскими собраниями. Дело в том, что работа комитетов сопровождалась оргиями, гала-ужинами с тостами за Александра и речи в честь «славного русского дворянства», все это была плохая подготовка к тому, что один из ораторов назвал «нашей высшей жертвой на алтарь общего блага». «Масса самовосхвалений и патриотических выступлений, произнесенных делегатами в ходе эти действия оставляют болезненное впечатление; а просветленный либерал Константин Кавелин назвал всё это таким «памятником неискренности».
Кроме того, всегда была горстка недовольных обедневших землевладельцев, живущих на нескольких дюжинах душ, которая чувствовала себя уверенно, что бы ни случилось, и, понимая, что несмотря на все тревоги, система будет продолжать действовать от их имени; и они были поддержаны в этом самим царем, который, не смотря ни на что, готов был пойти на любые политические уступки дворянам, и торжественно объявил в 1859 году и, повторно, в 1861 году о своей решимости защищать их экономические интересы. В данных обстоятельствах не удивительно, что ни один из 1377 местных членов комитетов, какими бы ни были их предрассудки, не выступал против старого порядка во всей его полноте. В XVIII и в начале XIX века представление о том, что «души» могут быть легко и выгодно обменяны на породистых собак, конечно же, было кивком в сторону нелепого и неэкономичного анахронизма. Дворянству нужна была реальная прибыль от их поместий, или, как выразился Юрий Самарин: «дворянство пришло к пониманию необходимости более внимательно относиться к своим делам, увеличивающим их доходы». Менее прогрессивные считали такие доходы зависимыми от удержания как можно большего количества земли и увековечивания барщины в той или иной форме. Они полагались на «натуральную» аграрную экономику, которая, говоря словами Павла Киселёва, «работала сама по себе» без помощи какого-либо центрального органа власти. Эти идеи доминировали в некоторых самых важных комитетах (например, Санкт-Петербурга и Москвы), и одним из их главных и самых благородных представителей был Юрий Самарин, аферист и убеждённый противник крепостного права, но и столь же убеждённый защитник барщины. Он, вместе с другими славянофилами или близкими к славянофилам членам дворянства центральной России, был очень подозрителен в отношении всего, что могло бы способствовать усилению дифференциации и индустриализации российского общества, потому что такая тенденция выкорчевывала крестьянство, уничтожало примитивную простоту и разрывала органичные узы традиций, почтения и долга.
Оброк, в отличие от барщины, по мнению Самарина, стимулировал расслоение крестьянского общества, внедряя квази-капиталистические отношения денежной экономики. Поддержание органичных отношений между землевладельцем и крестьянином (в том числе под надзором полиции) способствовало сохранению русской души от испорченности подрывным, мошенническим, стригущим и формализующим дух буржуазным обществом Западной Европы. Более внимательное изучение фактов, однако, показывает, что в патерналистских настроениях русских землевладельцев было очень мало естественной близости к людям, которыми они правили, даже когда у них были благие намерения. Они могли возводить поместья, как, например, Алексей Хомяков, друг и учитель Самарина, по выгодной цене, используя по его собственным словам, «неумолимые подати и повинности», но они не смогли создать органичное общество, что бы это ни означало. Никто, наверное, не чувствовал этого более остро и больно, чем Лев Толстой, который был полон решимости «установить человеческие отношения с крестьянами», но должен был признать (в своем дневнике и в «Утре хозяев») непреодолимое отчуждение и отсутствие взаимопонимания между землевладельцами и «народом».
Более прогрессивные комитеты (Тверь, Калуга, Харьков), которые были в меньшинстве, настаивали на удалении феодальных ограничений и необходимости капитальных вложения в сельское хозяйство. Многие из них бедные, но доброжелательные землевладельцы, желавшие капитулировать в обмен на большую компенсацию, которая бы основывалась не столько на стоимости земли, сколько на стоимости услуг крестьян, живущих на земле, или их способности платить арендную плату. Но большинство землевладельцев были единодушны в отношении освобождении крестьян как меры, которая превратила бы крестьянина в работника, либо в сельском хозяйстве, либо в промышленности, без предоставления ему любого права собственности на любую часть земли. В то время как крестьянин выражал свое отношение в часто цитируемой фразе «Я принадлежу тебе, но земля принадлежит мне», ответ его хозяина звучал примерно так: «Когда ты больше не принадлежишь мне земля, на которой ты будешь жить, больше не будет твоей».