В одной сфере заметна тенденция к дифференциации и к тому, чтобы расширение было внезапным и сразу же заметным; ибо в период между 1861 и 1914 годами русское общество начало соотносить себя в большом масштабе с проблемами того, что обычно называется промышленной революцией. Промышленное развитие в России началось в начале восемнадцатого века. Оно в значительной степени служило требованиям государственной власти; и оно, конечно же, поддерживалось подневольным состоянием труда. Частные промышленные предприятия играли относительно незначительную роль даже в первой половине девятнадцатого. столетия, и продолжали в значительной степени зависеть от государства, от государственных субсидий, государственных заказов и государственных тарифов. Потребности подавляющего большинства населения в промышленном производстве товаров в основном удовлетворялись крепостными мастерами, многие из которых организовались в артели, т.е. в постоянные или сезонные кооперативы, не имеющие юридического статуса, производящие домашнюю утварь или продающие свой коллективный труд за пределами деревни (в виде плотников, лесорубов, и т.д.). Хотя Николай I оказал определенную поддержку отдельным торговцам и фабрикантам, в частности, производителям текстиля, они осуществляли свою деятельность на фоне сильно преобладающего права дворянства на собственных крепостных, ограниченного предложения бесплатного труда, примитивных деловых связей и низкого уровня внутреннего потребления.
Реформы устранили эти препятствия. Промышленность, торговля, и строительство железных дорог сделало быстрый шаг, и pari passu9 родился новый коммерческий и промышленный класс, появление которого было источником недоумения, жалости или разочарования всем тем, кому явилась Россия, освобожденная от жесткости и конфликтов социального развития, состоявшая, в первую очередь, из старомодных купцов, ставших коммерческими предпринимателями-оптовиками, зерноброкеров, молокозаводчиков, сахарозаводчиков, производителей текстиля и кулачества, с растущей необходимостью и возможностью для внешней торговли. Они делали важное дело, вписывающееся в государственную политику обязательного экспорта, пшеницы и других сырьевых товаров, при том, что голод часто бушевал по соседству с регионами-экспортерами. У них не было причин быть недовольными реформами, и они их принимали безоговорочно. У них были экономические, но отсутствовали культурные амбиции, хотя и к концу века некоторые из них стали крупными меценатами искусства и литературы. Они были душными, узко мыслящими, показными и экстравагантными.
Симптомы распада сельского общества, где старый, «органический» порядок должен был выжить лучше всего, были источником особой тревоги с большим количеством дебатов, Даже ведущие статьи в таких полуофициальных органах, как Санкт-Петербургский «Голос», под редакцией Краевского, были полны ссылками на эту новую разработку. Дифференциация в деревне была простимулирована прежде всего тем, что новые и тяжёлые финансовые требования заставляли крестьян устраивать заговоры, и тем, что наиболее обеспеченные слои крестьянского меньшинства начали процветать ценой обнищания большинства. Участки, изначально назначенные, различались по размеру и, в то время как более обеспеченные крестьяне покупали землю у землевладельцев, крестьян, которые не смогли выжить на своей урезанной земле, нанимали в рабочие. При естественном росте сельского населения, это привело к постоянному оттоку крестьян в города и в новые промышленные и транспортные регионы, которые не имели ни паспортных проблем, ни необходимой связи с деревней. Все эти факторы способствовали дезинтеграции деревенской жизни и усилили экономические контрасты. Они также усложняли сбор статистики средних показателей к распределению богатства в деревне. Энгельгардт писал в семидесятых, что «идеалы кулаков правят в селах».
Правда, в репаративных крестьянских общинах, где периодическое перераспределение земель между членами, имеющими тенденцию к сохранению эгалитарной системы, было меньше дифференциации: отсюда и популистская вера в некапиталистические пути России. Но и здесь более богатые, «твердые» крестьяне были в преимущественном положении; и, как хорошо известно, именно у них Столыпин, проводивший аграрную реформу при Николае II, искал поддержки. Они поощряли несправедливое перераспределение: они использовали свое влияние, заставив крестьянскую общину («мир») допустить земельный передел, и они даже умудрялись покупать землю от их имени с тайного или явного согласия власти. Все это побудило некоторых историков утверждать, возможно, с преувеличением, что это было крестьянское меньшинство, а не городская буржуазия, которая осуществила «буржуазную революцию» в России, и что это представляло собой фундаментальную разницу между русской «буржуазной революцией» и Западной Европой.