Унковский и его либеральная группа предпочитали свободу крестьянства как более благоприятное условие для развития эффективного и прибыльного сельского хозяйства. Но, несмотря на то, что они были вовлечены в новую социальную жизнь и экономические неизбежности, им было трудно приспособиться к буржуазному образу жизни и мыслей. До конца века, а в некоторых случаях и позже, им удавалось, как и декабристам и радикалам во время царствование Екатерины II, ощущение относительной свободы от давления времени и событий, неумолимых для людей занятых. Это касалось многих членов идеалистически образованного «среднего дворянства», которое Иван Тургенев и Лев Толстой сделали таким узнаваемым и очаровательным в своих романах, и даже мрачная картина Михаила Салтыкова-Щедрина совсем не преуспела в развенчивании. Возможно, будучи ленивыми, чувственными и снисходительными к себе, они, тем не менее, были относительно свободны от тягот зависти и личных амбиций. И все же даже Унковский колебался между идеей дворянства, осуществляющим естественную власть над лояльным крестьянством и «абсолютными правами сторонников частной собственности», независимо от социального происхождения владельца. Он в какой-то степени проявил себя как растущий покупатель буржуазного общества в России в шестидесятых годах, и это случилось под давлением Тверского дворянства по случаю его первой попытки изменить закон об освобождении, когда он отказался от «всех привилегий на своё имущество».
В конце 1859 года работа комитетов была завершена под аккомпанемент «Тебе Бога хвалим» перед чудотворными иконами и речей в честь дворянства и Императора, в которых, насколько известно, ни слова не прозвучало о крестьянине, чью судьбу решали эти комитеты. Только члены Тверского комитета наградили своего председателя Унковского золотой чашкой с выгравированным изображением помещика, склонившегося перед крестьянином, держащим поднос с традиционным хлебом и солью в знак благодарности за свободу и землю. Харьковский комитет выполнил свою задачу в христианской манере всё было завершено молитвами и прошениями от имени своего монарха. За молитвами последовал праздничный вечер ужин и танцы для местного дворянства.
Согласно первоначальному плану, встреча должна была состояться между представителями дворянства и правительства. Для дворянства это был неловкий момент, и почти вплоть до кануна Революции они придирчиво отшатнулись от сотрудничества с бюрократией. Это, безусловно, касалось отношения с представителями центрального правительства в провинции, где любое самоуважающее и разумное дворянство, за исключением необходимости, воздерживалось от взаимодействия с губернаторами провинций, хотя, по выражению одного из членов Сената (Юрия Соловьева), «землевладельцы ожидают увидеть в губернаторах достойных людей, богатых и доброжелательных, готовых исполнить желания дворянства, особенно тех из них, кто имеет влияние». Но это также было в некоторой степени верно и в отношениях с высоко сидящими в столице функционерами, которых они, как правило, считали выскочками. Однако любое пренебрежение здесь было неуместно, так как большинство из этих функционеров сами были частью дворянства или аристократии. Во всяком случае, центральный комитет, занимавшийся разработкой проектов освобождения крестьян, а точнее, редакционные комиссии, которые подготовили работу комитета, состоящего из грозного контингента состоятельных землевладельцев, некоторые из которых (князь Паскевич и граф Шувалов) были заклятыми противниками земельной реформы. Другие (Самарин и князь Черкасский) выступали за реформу, но едва ли могут рассматриваться в качестве агентов бюрократии. Председатель, генерал Ростовцев, правда был простолюдином с большим здравым смыслом, лояльностью и с отсутствием такта или культуры, но он умер в начале 1860 года, когда его сменил министр юстиции, граф. Панин, для которого реакция была не просто политикой, но душевным состоянием, поведением, как воплощение власти кнута. Он признался по известному случаю, что «как крупный землевладелец я считаю, что вопрос освобождения крестьян это частное, семейное дело землевладельцев».
Русская бюрократия, творение Петра I, преобразовалась в соответствии с более современными требованиями Александра I и расширена в огромных пропорциях Николаем I, и была пропастью, известной как béte noire4 и посмешище русской литературы и политической мысли, её члены жили в автономном, раздутом собственном мире, и они покорно зависели от власти; неизбежно, они были вне контакта с крестьянами не менее, чем с либеральной частью образованного меньшинства, Система, как и всё, имела тенденцию воспроизводить бюрократию, создавая единообразный тип и отбивая охоту всех форм оригинальности и экспериментальности. Губернаторы провинций и администрация центрального аппарата правительства были стабильными, безопасными, а порой и недобросовестными людьми, которые были одержимы удовлетворением самых низменных страстей и желаний. Сенатор Дмитрий Хрущёв, чья позиция была упомянута в документах, касающиеся земельной реформы, считал, что в конце пятидесятых годов «24 из 45 губернаторов должны были быть уволены: из них 12 был известные жулики, ещё 12 обладали сомнительной честностью и полной неумелостью; из оставшихся 21, 10 можно было бы и потерпеть, 9 были довольно хорошими людьми, и только 2 можно считать образцовым. Такие выдающиеся люди, как князь Михаил Воронцов, губернатор Новороссии, были почти аномалия. У министров, как правило, не было мозгов и когда, в исключительных случаях, они превосходили традиционные стандарты, министерская разведка устраивала им серьезные неприятности». С другой стороны, государственные должности старших и средних чинов часто занимали люди с необычайными способностями и энергией, и по крайней мере один член крестьянской комиссии, Николай Милютин, помощник министра внутренних дел, принадлежал к этому слою.