С первыми тёплыми деньками началось моё переселение. Толя работал швейцаром в ресторане «Карл и Фридрих» на Крестовском острове 3 через 3. Я всегда встречала его с утренней электрички: необыкновеннее чувство, когда вдали видишь маленькую точку, потом она растёт, вот уже видны красные полосы на локомотиве, они всё ближе и явственнее, Наконец, электричка останавливается напротив меня, выходит улыбающийся муж, мы обнимаемся:
Здравствуй, Любимка!
Три дня блаженства в собственном доме, и рано утром Толя тихонько будит меня:
Родненькая, закрой за мной.
Я, сонная, поднимаюсь, закрывая дверь, целую на прощание:
Толя, береги себя!
На выходные муж неизменно приезжал в загородный дом, мы гуляли, разговаривали обо всем. Толя был прекрасным собеседником, я с удовольствием слушала его истории. Свою жизнь он делил на прошлую и настоящую. Прошлая, когда работал на киностудии Ленфильм: встречи, расставания, творчество. В настоящей жизни «светом в окне» была я.
О женщинах Вехотко был высокого мнения, что приятно. Он говорил, что женщины умнее, лучше и глубже мужчин. Возможно, он действительно так считал, а, может быть, чтобы польстить мне. В молодости Толя был отчаянным ловеласом.
Вскоре после того, как мы познакомились, Анатолий Тимофеевич торжественно собрал нас с дочкой, чтобы полнее рассказать о себе. Не знаю, насколько достоверен его рассказ.
Анатолий Вехотко о себе
Итак, моя мать из рода священнослужителей, отец образованный человек, химик, труды по тяжёлой воде. Но, всё по-порядку.
Однажды, то было в разгар лета, 24 июля 1930 года, пошли мама с папой в лес по грибы, а нашли меня. Заметь, не в огороде на капустной грядке, а среди грибов. В общем, родился я в лесу. Как сейчас помню: лодка, папа в белой рубашке на вёслах. Вот ты, Любимка (Толя называл меня так же, как когда-то мама), знаешь, о чём говорю, но в те времена, наверно, казалось диким помнить себя с рождения.
Можно и прошлые жизни вспомнить, вставляю я, а уж момент рождения, подавно.
Я точно помню!
А насчёт голодного детства?
Тридцатые, продразвёрстка. Впрочем, вскоре семья переехала в Ленинград: папе предложили научную работу, дали квартиру, не сразу, конечно. Сначала была комната на улице Некрасова, а квартиру уже после войны. Мама всю жизнь была домохозяйкой. Папочка очень любил и уважал маму, советовался всегда с ней. Всю жизнь душа в душу.
Зато сынок был бабником, заметила я.
И не говори, родная
Мы смеёмся, хотя мне не очень приятно.
Ты и режиссёром стал, чтобы самые красивые женщины хотели сняться в твоих картинах. Колись!
Ну, разве что, это одна из причин. Не главная. Соседями по коммунальной квартире была еврейская пара, муж каким-то снабженцем работал, звали друг друга Муpзиком и Пупсиком. Самую большую комнату занимала семья из трёх человек, как у нас. Муж и жена работали в торговле. В те годы, если воровали, то скромно. Боялись. Ведь могли и расстрелять.
Меня определили в мужскую гимназию возле Прудковского садика. Мы с ребятами часто в садике, как теперь говорят, тусили. Ни телевизора, ни, тем более, интернета не было. Я много читал. С ребятами ходил в кино. Тогда почти все бредили киношным миром. Казалось, это совсем другая жизнь, не всамделишная, сказочная. Так оно и было на самом деле. А, что касается женщин те, что в жизни на меня бы не посмотрели, сами искали моей благосклонности.
Ты же джентльмен.
Да. Сама посуди, как отказать женщине? Потому и женился пять раз, что джентльмен.
Меня несколько коробило данное утверждение. Толя всему искал благородные причины. А женился на разных женщинах, и не все были так или иначе связаны с миром кино. Меня мало заботила личная жизнь мужа до меня. Его сын Миша, от Ольги Савельевой (сестра актрисы Людмилы Савельевой) встречался с отцом, и иногда бывал у нас в гостях.
Когда началась война, тебе было десять.
Да, десять. Помню, с папой кошку ловили. Она, будто испарилась. Моё отчаянье, потом апатия. Мама всё больше лежала, я каждое утро ходил за хлебом. Хотя, скорее, кое-как передвигался. Булочная на улице Некрасова, очередь, которая стояла с раннего утра, и нестерпимый холод. Вот кто-нибудь кидает:
Качаемся!
Мы строимся по-одному, обнимаем друг друга за пояс и молча, качаемся, пытаясь согреться. Продавщица в обрезанных на пальцах перчатках, принимает карточки, тщательно, до крошки, взвешивая брусочки хлеба, добавляет к ним довесочки. Все стоят, затаив дыхание: вот стрелка весов качнулась, она добавляет ещё крошечку. Однажды мне перепало три довесочка. Я не стал их есть, чтобы принести мамочке.