Их панцири и пояса были не столь широки и толсты, и юбки не сверкали слюдой: юбки центурионов украшала единственная полоска орнамента, а рядовые обходились и вовсе без украшений.
Воины окружили нас, демонстрируя при этом хорошую дисциплину. Некоторые из наших противников несли копья, другие держали наготове уже заряженные приспособления для метания дротиков, а трое в каждой группе из десяти человек несли на плечах четырехфутовые палки с загнутыми с одной стороны и выдолбленными наподобие черпака концами. Эти последние – инженеры дикой армии – нагрузили черпаки тяжелыми камнями, и каждое подобное устройство превратилось в смертоносную, хоть и маленькую, катапульту, предназначенную для острастки раздетых невооруженных людей.
Представь же себе теперь: перед нами и по обеим сторонам костра стояли угрюмые молчащие меднолицые люди, а позади свирепствовало море. Упрекнешь ли ты нас в том, что, выбирая между пленом и смертью, мы предпочли первое?
Мы, замерзшие и еще непросохшие, находились в совершенно подавленном состоянии духа из-за событий последней ночи. Неподалеку на берегу лежали наши окоченевшие друзья. Один щелчок пальцев, один гневный взгляд, одно неосторожное движение – и наши кости смешались бы с костями мертвых товарищей.
Будь наши луки высушены, тетивы натянуты, пращи наготове, мечи под рукой, тогда, возможно, история наших приключений сложилась бы совсем иначе – но в этом случае ты, мой Император, остался бы без подчиненного короля, который может ее поведать, и без подвластного тебе королевства в незнакомой стране.
Предводитель дикарей вышел нам навстречу, и я заговорил с ним. Все напряженно слушали. Я безрезультатно пытался объясниться с воином на латинском, кимрийском и саксонском и с горечью вспоминал при этом островитян, которые могли бы послужить нам переводчиками, и которые утонули, крепко привязанные к своим койкам.
Воин заговорил со мной на певучем наречии и, не дождавшись ответа, перешел на другой язык, в котором слова произносились без движения губ. Я не понял ни первого, ни второго.
Из наших рядов выступил Мерлин в мокрых, прилипших к телу одеяниях – единственный одетый человек среди нас – и заговорил сначала на языке друидов, а затем (как он сказал мне позднее) на греческом, еврейском и на разных галльских диалектах. Попытки не дали ощутимого результата, хотя время от времени какое-то слово казалось предводителю дикарей знакомым – тогда он перебивал старца и повторял его, но в конце концов всякий раз выяснялось, что это не то слово, которое воин имел в виду.
Он стоял и слушал провидца с выражением все возрастающего удивления и недоумения и наконец прервал переговоры, повернувшись к нам спиной и махнув рукой своим людям.
Те схватили нас, и Мерлин крикнул остальным нашим товарищам: «Не сопротивляйтесь!» Нас повели вверх по холму к лесу под охраной копьеносцев, чьи суровые взгляды и угрожающее поведение внушали мало надежды на возможность успешного сопротивления.
Почти не разговаривая между собой, мы сидели и лежали на траве на вершине холма и наблюдали сверху, как пленивший нас воин и подчиненные ему офицеры (легко узнаваемые по рогатым шлемам) рылись в спасенных нами вещах, явно восхищаясь одними и презрительно отбрасывая в сторону другие.
Особенно их очаровали предметы из стали и железа, а также – хоть и в меньшей степени – из литой бронзы. В последней они узнали металл, родственный местной меди, но его твердость и прочность озадачила их, когда один из воинов, пробуя остроту моей бритвы, мгновенно отрезал себе кончик пальца.
Все металлические предметы дикари отложили в сторону, а остальные вещи разложили по кучам, сортируя их по весу, размерам и предполагаемой ценности. Затем они спустились к морю и долго смотрели на останки нашего корабля.