Сразу после брачной церемонии фюрер ушёл в работу: диктовал завещание. Бедняга Гертруда Юнге, стенографистка фюрера, должна была ещё благодарить рейхслейтера Бормана за то, что он «зашёл на минутку», да так и не вышел. Не «ошибись он дверью», фрейлейн Юнге вынесли бы ногами вперёд: фюрера «развезло на лирику». А так как он не столько диктовал, сколько нечленораздельно «убивался», оставалось лишь посочувствовать бедной фрейлейн: лучшие криптографы мира не захотели бы оказаться сейчас на её месте. И только незапланированное сотрудничество Бормана помогло фрейлейн Юнге покинуть бункер фюрера своим ходом, пусть и шатаясь, по стеночке, с атрофированной рукой на перевязи. А на очереди к пишущей машинке и рукам бедняги Трудль уже стоял со своим завещанием Геббельс!
Фюрер закончил работу только к четырём утра двадцать девятого апреля. Геббельс, Борман, Бургдорф и Кребс скрепили его своими подписями. Завещание удалось: было, что завещать. В личном завещании фюрер поведал миру о себе формата «знаете, каким он парнем был!». Там же он поделился с наследником-человечеством своими взглядами на несостоятельность этого человечества в качестве наследника. И там же он завещал свою фирменную «симпатию» к евреям врагам трудового капитала. Эта мысль прошла набившей оскомину «красной нитью» через весь документ.
Политическое завещание оказалось компактнее и суше. В нём фюрер оперативно расправился с былыми соратниками, и пожелал им многих нет, не лет жизни: бед в жизни! В изложении Бормана это выглядело так:
«Перед своей смертью я исключаю из партии бывшего рейхсмаршала Германа Геринга и лишаю его всех прав и привилегий, которыми он пользовался на основании указа от 29 июня 1941 года, а также моего заявления в рейхстаге от 1 сентября 1939г. Я назначаю гросс-адмирала Дёница рейхспрезидентом и Верховным командующим вермахта.
Перед своей смертью я исключаю из партии, а также снимаю со всех государственных постов бывшего рейхсфюрера СС и рейхсминистра внутренних дел Генриха Гиммлера. Они без моего ведома вели тайные переговоры с врагом и пытались вопреки закону захватить власть в стране. Чтобы дать народу правительство я назначаю следующих лиц членами нового кабинета: рейхспрезидентом Дёница, рейхсканцлером доктора Геббельса, министром по делам партии Бормана, министром иностранных дел Зейсс-Инкварта, министром внутренних дел Гислера, министром народного просвещения и пропаганды Наумана, рейхсфюрером СС Ханке, Главкомом сухопутных войск генерал-фельдмаршала Шёрнера, Главкомом ВВС генерал-фельдмаршала фон Грейма».
Теперь фюрера ничего не задерживало на этой земле, кроме мыслей о двух вещах: качестве яда и качестве бензина. Ему очень не хотелось испытывать «болезненные ощущения в момент ухода» и так уже натерпелся в кресле у дантиста! А ещё ему очень не хотелось неполноценно самоликвидироваться в качестве трупа: фюрер страшно боялся стать главным экспонатом союзнического паноптикума.
В том, что так и будет, он нисколько не сомневался. Даже, если союзники «по-христиански» снизойдут к его праху, безбожники русские настоят на своём. С одной стороны ну, и пусть выставляют: он-то не увидит и не узнает. Если, конечно, между тем и этим светом нет надёжных каналов связи.
Но с другой Как представишь: мурашки по коже, пока ещё имеющейся в наличии! Коллектив оставшихся соратников: Геббельс, Борман, Кребс, Бургдорф, Раттенхубер, Аксман, Штумпфеггер, Гюнше, Линге как мог, убеждал фюрера в том, что ему не о чем беспокоится. Товарищи заверили любимого вождя в том, что проводят его «по высшему разряду»: под хороший цианид и лучший авиационный керосин. Но, лишь изведя любимую собаку, фюрер отчасти успокоился перед тем, как успокоится навек. Да и вечный покой представлялся делом весьма проблематичным
Глава тридцать шестая
Рейхсфюрер торопился: гром русских пушек у стен Берлина его подгонял. Стены были обречены на повторение исторического опыта городка с названием Иерихон. С одной «небольшой разницей»: «трубы» у русских были, куда громче тех, ветхозаветных. В поездке рейхсфюрера сопровождал Шелленберг. Он закончил с активной фазой своих дел, возвращаться в Берлин означало билет в один конец вот он и решил «пригодиться» пока ещё высокому пока ещё покровителю. И пригодился: рейхсфюрер, ужас, как боялся одиночества. В политических делах особенно. А у Шелленберга были не только голова с набором вполне пригодных к употреблению мыслей, но и оперативные связи, и многочисленные знакомства «в подходящих кругах». И, потом, никогда не унывающий Шелленберг эффективно компенсировал недостаток решительности и оптимизма у рейхсфюрера. Этакий Санчо Панса в эсэсовском мундире. Правда, мундир бригаденфюрер предусмотрительно уже «сдал в химчистку»: предпочитал щеголять в отменных костюмах от лучших портных.