А через некоторое время на рассвете автомобиль СВОРы с одетыми в штатское и вооруженными автоматами calies остановился перед дверью дома Тавито де-ла-Масы. Из машины выволокли его труп и без лишних церемоний выбросили в палисадник у входа, прямо на тринитарии. И его жене Альтаграсии, которая в ужасе выбежала из дому в ночной рубашке, крикнули, отъезжая:
– Ваш муж повесился в камере. Возьмите его и похороните, как положено.
«Но и это было еще не самое страшное», – подумал Антонио. Увидеть мертвого Тавито с веревкой на шее, якобы покончившего с собой, которого, как собаку, бросила у порога его дома банда патентованных негодяев из СВОРы, – и это было еще не самое страшное. Эти слова Антонио повторял про себя десятки, сотни раз на протяжении четырех с половиной лет, когда днем и ночью, собрав воедино остатки рассудка и разума, строил планы мести, которая сегодня ночью – благослови, Господи, – должна осуществиться. Самым страшным была вторая смерть Тавито через несколько дней после первой, когда, запустив на полные обороты весь информационный и пропагандистский механизм – газеты «Карибе» и «Насьон», телевидение и радио «Вое Доминикана», радиостанции «Вое дель Тропике», «Радио Карибе» и десяток мелких газетенок и местных радиостанций, – режим в самом мерзком, свойственном ему людоедском духе, распространил текст письма, якобы написанного самим Октавио де-ла-Масой, объясняющим причины своего самоубийства. Его замучили угрызения совести за то, что он собственноручно убил пилота Мэрфи, своего друга и товарища по работе в авиакомпании «Доминикана де Авиасьон»! Козел не удовольствовался тем, что приказал убить его, но, заметая следы истории с Галиндесом, прибегнул к утонченно-зловещему фарсу, выставив Тавито убийцей. Таким образом он освобождался сразу от двух опасных свидетелей. А для того чтобы все выглядело еще более мерзко, письмо Тавито объясняло, почему он убил Мэрфи: гомосексуальные страсти. Мэрфи якобы так приставал к его младшему брату, в которого был влюблен, что Тавито, как истинный мужчина, не выдержал и кровью омыл свою честь, прикончив выродка, а преступление свое замаскировал под несчастный случай.
Ему пришлось согнуться на сиденье и прижать автомат к животу, чтобы не заметили, как вдруг заболел желудок. Жена настаивала, чтобы он пошел ко врачу, боли могли быть от язвы или чего-нибудь еще более серьезного, но он все не шел. Незачем было ходит ко врачу, и без того ясно, что последние годы подорвали его здоровье, а все потому, что был подорван дух. После того, что случилось с Тавито, он потерял последние иллюзии, пал духом, утратил радость жизни – и этой, и вообще какой бы то ни было. Только мысль о мщении поддерживала его на плаву; он жил исключительно ради того, чтобы выполнить клятву, которую дал прилюдно в Моке, напугав до смерти соседей, пришедших выразить свое соболезнование роду де-ла-Маса – родителям, братьям, сестрам, своякам и свояченицам, племянницам, детям, внукам, дядьям и теткам:
– Клянусь Богом, я собственными руками убью мерзавца, который сделал это!
Все знали: в виду имеется Благодетель, Отец Новой Родины, Генералиссимус, доктор Рафаэль Леонидас Трухильо Молина, чей траурный венок из свежих благоухающих цветов находился на самом видном месте. Семья де-ла-Маса не отважилась не принять его и не решилась убрать с виду, так что каждый, кто входил, чтобы помолиться у тела покойного, тотчас же узнавал, что Хозяин соболезнует по поводу смерти пилота, «одного из самых преданных, верных и решительных моих последователей», как было сказано в соболезновании.
На следующий день после погребения два дворцовых адъютанта вышли из «Кадиллака» с казенным номером у дома семьи де-ла-Маса в Моке. Они приехали за Антонио.