Что же касается недостижимого потреблением и буржуазностью счастья, то определённая ирония заключается в том, что ни продавец, ни покупатель не обманываются и не обманывают, то есть не продают счастье и не покупают счастье. Когда я покупаю вещь, я покупаю вещь, не более, функцию, качество, всё. То есть я и не помышляю о счастье. Здесь скорей лукавит интеллектуал, а интеллигент тот и вовсе врёт. Ибо в счастье ныне не только не веруют, но и воистину не нуждаются в нём (как не нуждаются в абстракции). Если кто и мечтает о счастье это совсем ребёнок, девочка или дурак, но мы-то с вами не дураки, да?
Буржуазность кота
Набоков употребляет термин «буржуазная» по отношению к советской (!) литературе, притом с негативным окрасом, тогда как сам он, как и его тексты, восхитительно буржуазен.
Конечно, ныне нельзя всерьёз употреблять подобные термины. Хотя некоторые классово помешанные употребляют. Я же, говоря «буржуазный», выражаюсь исключительно образно, метафорически, имея в виду нечто лучшее, качественно иное по отношению к наличествующему (уныло-здешнему), быстрое, функциональное, удобное, аристократическое, качественное.
Буржуазным может быть назван изысканный и качественный литературный текст от Набокова до Шмитта, некая стильная утончённая особа, вещь, предмет.
Пейзажи же (природа вообще) буржуазны быть не могут, в них словно бы поселился, утробно наличествует апокалиптическо-демиургический дискомфорт, некая вселенская тревога, угроза. И напротив, я могу назвать буржуазным своего кота. Буржуазное это аристократическое, комфортное, цивилизационное против природного, изначального. Этакий меховой прогресс. Экзистенциальный бархат.
Снобоубежище
Человека социального, иерархическую во всём сущность, не интересуют бомбоубежища с точки зрения спасения физического, не говоря о религиозном. И не столько потому, что такой человек в некотором роде не верует в смерть для себя (смерть как сакральное действо и как реальный акт), но при этом верует в смерть других («смерть всегда чужая»©). Но более потому, что интересна ему в процессе теоретической бомбежки именно личная иерархическая статусность, то есть принадлежит ли он к той социальной группе, к тому кругу «избранных», для коих строятся лучшие и комфортабельные бомбоубежища, тех «высших», коим надлежит выжить, когда иные сгинут привычно в болотистом русском мороке?
Такой человек в окончании спектакля должен воскликнуть нечто вроде: «Нет, не побегу я спасаться как иные (низшие) смертные! Карету мне, карету! Охраны! Номера люкс!» А после погибнуть. Но и погибнуть он не может. Ибо постмодерн.
Конец эпохи насилия
Вспомним, как любила приговаривать Ульрика Майнхоф: «Бомбы против аппарата подавления мы бросаем в сознание масс». Но массы закончились как понятие уже во второй половине прошлого века. Далее инициативу взял на себя мистер Качинский, переведя насилие из группового в точечное. Но и подобным образом расшевелить общество не вышло. Хотя, безусловно, ему удалось оставить свой именной след в истории. Возникает вопрос: а что же будет являться точкой, а вернее, полем приложения намерений, исходящих от обладателя так или иначе большого идейного потенциала?
Общество, индивид или, быть может, окружающее пространство природное, технологическое, социальное и т. д.? Я полагаю, что ни то, ни другое, ни третье. Сама по себе апелляция с помощью насилия к подавляющему числу зомбированных на фоне и так перманентно происходящего общественного насилия не имеет никакого смысла, как не имеет смысла обременять отдельного человека или даже группу людей, которая в лучшем случае всё забудет на следующий же день в силу неизбежности окружающей рутины.
Однако имеет смысл оперировать в области, недоступной для общества, в том пространстве, откуда смыслы дозируются и распыляются, необратимо «отравляя» отдельные умы, но при этом сберегая, подобно лекарству в малых дозах, весь общественный организм целиком. Это и есть пространство Ничто локация субъектного Хаоса, средоточие, концентрат первичной информации, доступной к восприятию лишь субъектным путём. Это точка сборки всенаправленно функционирующей «реальной реальности», в отличие от той ложной либо неполной (по Гёделю), данной нам в ощущениях либо интерпретациях; в которой, к тому же, нет места ни времени, ни пространству в привычном понимании этих терминов.