А как же! живо возразил Рыков и начал изображать только-что прибывшего вольноопределяющагося. Я же его первый встретил. Ну, сами посудите господа, ну какой-такой вольнопёр, какой бы даже развязный он не был, полезет прямо к офицеру с расспросами. А этот только с телеги соскочил и прямо ко мне. Правую лапку, знаете, вот так, лодочкой к папахе, и говорит: «Ваше благородие, будьте добры, скажите, где я могу найти командира полка полковника Болдырева Николая Михайловича?» «А вам зачем?» спрашиваю я, а сам слушаю и умиляюсь. Не говорит, а поёт, голосишко так и звенит. «Я назначен к вам в полк охотником». А я, понимаете догадываюсь, какой тут шоколад, и говорю: «Воевать захотелось?» «Да, очень!» И, знаете, так у него это «очень» по-женски вышло, что уже сомнения мои начали разлетаться женщина и точка, а тут она сама начала «Я, говорит, и стрелять умею, из ружья я учился. И я все знаю, что строя касается» Ах, думаю, какая милаха «стрелять из ружья умеет». Такое, господа, знаете, только двенадцатилетний мальчик скажет, а не вольнопёр идущий в солдаты. Ну, а я ему вопрос: «А как вас зовут?» Понимаете, не как фамилия, и не на «ты», а просто, как девиц спрашивают «Как вас зовут?» И вообразите, даже глазом не моргнул, «Моран Йовичич». Моран, черт, думаю, и дурацкой же имя. Барышня, пожалуй, такое себе и не выбрала бы никогда. «У меня, говорит, и бумаги имеются». Мне-то какое дело до твоих бумаг. Показал я ей, значит, дорогу, иду с нею и все думаю женщина или нет? А только, господа, наверное женщина.
А волосы у неё какие? спросил прапорщик Гаджимурадов, здоровый детина, недавно прибывший в полк из школы прапорщиков.
Волосы? переспросил Рыков. Обыкновенные. Остриженный под гребенку. По форме, как полагается.
Ну-у протянуло несколько голосов с полным разочарованием. Какая же женщина даст свои волосы отстричь. Просто хорошенький мальчик, а вам и пригрезилось.
Ну, если мальчик, так уж чересчур хорошенький, с каким-то сожалением, что его опровергли, проговорил Рыков. Но, господа, постойте, если мальчик, то почему тогда послали за Сулицким?
А что твой Сулицкий? задорно спросил Гаджимурадов.
В смысле что? Сулицкий это не ты. Это святой человек. Ему хоть ангела в роту пусти, и не подумает соблазнить.
Да ангел-то и не для соблазна создан, засмеялся хриплым смешком Сабуров, а вот ты ему Венеру подведи и тогда посмотрим, устоит твой Сулицкий или нет.
Хоть сто Венер! воскликнул Рыков. Сулицкому это все равно что ничто.
Только вот, господа, если это женщина, сказал штабс-капитан Подберёзкин, то Сулицкий откажется взять её к себе. Зачем ему такое добро? Зачем пакостить свою лихую третью роту.
Ну, брат, ты Болдырева плохо знаешь. Прикажет и все тут. Ведь раз у неё бумаги есть, надо полагать, баба с протекцией возразил Сабуров.
Да почему сразу испакостить роту? горячо воскликнул Гаджимурадов. Женщина, напротив, внесёт чистоту и благородство в нашу среду.
Слыхали мы эти песни много раз сказал Сабуров.
А как же сёстры милосердия?!
А что сёстры? спокойно глядя на Гаджимурадова своими бесцветными глазами, проговорил Сабуров.
Как что?! воскликнул он и захлебнулся. Помилуй бог! Да ведь сколько в них святого, чистого и прекрасного. Это такая прелесть!
Да ты не кричи, погоди. Вот ты нашего генерала знаешь?
Ну знаю, и что?
Так вот, значит, как-то раз докладывают ему: приехали сёстры. А он, знаешь, своим немного хриплым таким голосом спрашивает: «А что, они доступные или недоступные? Потому, ежели доступные, так ещё туда-сюда, ну а ежели недоступные, так у меня вся дивизия повлюбляются и начнёт по лазаретам бегать».
Ой, оставь, пожалуйста. Наш генерал известный циник.
Нет, друг мой, не циник он, а просто старый солдат и знает, что от этого товара на войне добра мало бывает. Вот и теперь, если это доброволец-женщина, хорошего мало с ней будет.
Ну постойте, неужели вы не допускаете хороших побуждений в женщине. Наконец ведь есть же натуры, в которых больше мужского, нежели женского. Натуры, где «М» преобладает над «Ж». Ну и таким натурам, понятно, невмоготу сейчас оставаться дома. Каждому хочется внести свой вклад в дело защиты родины. Приобщиться, так сказать, к этому великому и святому делу, серьезно заговорил Гаджимурадов.