В зеленых прозрачных глазах застыли несказанная печаль и щемящая нежность, отчаянное упрямство и детская беззащитность… Где взяла она силы выдержать удар огня, упавшего с неба, к которому обращено было ее прекрасное лицо? Пылающий зигзаг молнии, повторяя очертания шрама, пересекал правую щеку. и нижним концом упирался в сердце.
Эрлис робко протянула руку, пальцы ее коснулись стены, и на них остался слабый отпечаток краски. Она растерянно отдернула руку и оглянулась на Ратаса.
– Что это?..
– Разве не узнаешь?
– Нет, нет, – девушка замотала головой. – Быть не может… Да я… У меня и платья такого отродясь не бывало…
Понимала, что произносит какие-то глупые, ненужные слова, но ничего не могла с собой поделать: она впервые увидела себя со стороны и растерялась от наплыва противоречивых чувств. Неужто и впрямь она так хороша? И только подумала об этом, как острая боль обожгла щеку, хотя никто не трогал рубца. Молния на рисунке пересекала лицо, не искажая его. А вот настоящий шрам… И рука ее невольно потянулась закрыть щеку.
– Ты уже здесь, Эрлис? – раздался с порога голос Крейона. – Ты видела? Я в живописи немного разбираюсь, но это совсем не похоже на все, что мне раньше встречалось. Кто бы мог подумать, что Ратас… и так быстро… Это настоящее чудо!
– То, что на стене, еще не чудо, – возразил ему Ратас. – Ты к Эрлис приглядись повнимательней, Крейон. Найдется ли на свете такая гроза, что заставила бы ее отступить, и молния такая, что опалила бы ей душу? Вот где настоящее, живое чудо!
При последних его словах Эрлис вспыхнула – и бросилась прочь из дома, туда, в скалы, где знала каждую щель и где хотела сейчас спрятаться от всего света.
Отчего ж она плакала? Ратас не сказал ничего такого, что могло бы ее задеть, напротив, так красиво о ней никто еще не говорил… даже тетушка Йела… Что же она не обрадовалась, а сникла, что ж ей убежать захотелось?..
– Вот ты куда спряталась, – Ратас стоял за ее спиной. – Я знал, где тебя искать. Эрлис торопливо утерла слезы. Второй раз за этот день она почувствовала острую, пронзительную боль в щеке, как будто ее снова кромсал кинжал. Девушка изо всех сил притиснулась лицом к камню, словно хотела уничтожить, стереть рубец…
– Знал, где искать… – повторила она глухо и вдруг встрепенулась, заговорила горячо, быстро, глотая слова: – Ты же все знаешь и все умеешь! Помоги мне! Что со мною случилось? Я так больше не могу…
Ратас положил плащ на выступ утеса и сел. С замирающим сердцем она ждала, что же он ответит.
– Ничего страшного не произошло, поверь мне, Эрлис. Просто ты становишься взрослой. Ты словно рождаешься вновь, а это всегда мучительно. Нет у тебя ни матери, ни сестры, ни даже подруги – они лучше меня все тебе объяснили бы, утешили, дали совет… Я же привык больше к мечу, а не к таким разговорам. Единственное, что я мог сделать для тебя, – эта картина. Я назвал ее «Меченая молнией». Мне давно уже хотелось, чтобы ты увидела себя глазами других, чтобы ты знала цену себе, Эрлис. Мышатник, из-под обломков которого тебя когда-то вытащили, успел наложить на тебя свой отпечаток. Он не сумел приглушить ни твоего ума, ни твоих чувств, но почему ты так боишься поверить в собственные силы? Как будто разбежишься для прыжка – и вдруг остановишься в испуге. Тот крохотный серый мышонок, что прячется в тебе, время от времени поднимает голову и начинает нашептывать, будто ты не способна ни на что большое и прекрасное. Не верь мышонку, Эрлис! Когда он снова подаст голос, взгляни на «Меченую молнией». Там ты – настоящая, запомни.
– Но я хотела бы увидеть себя не только на рисунке. Последний раз я смотрелась в зеркало в Гресторе…
Ратас молча протянул ей маленькое зеркальце – он предусмотрел и это. Эрлис долго, с каким-то горьким удивлением рассматривала свое отраженье, то поднося руку со стеклышком к самым глазам, то отодвигая ее подальше.
– Хватит! – не выдержал наконец Ратас. – Это просто-напросто стекло, в нем ты всего не увидишь.
Эрлис вздохнула и возвратила ему зеркальце.