Совершенная луковица. Видать, слишком много убавляю.
— Я думал, может, ты поучишь меня чему нибудь, — сказал Варт. — Все равно больше делать нечего.
— Ты, стало быть, полагаешь, что наукой занимаются от нечего делать? — ядовито осведомился Мерлин. Ибо и у него настроение было дурное.
— Ну, — сказал Варт, — смотря какой.
— Но уж моей то во всяком случае? — спросил волшебник, сверкая глазами.
— Ох, Мерлин, — воскликнул Варт, не отвечая на вопрос, — прошу тебя, найди мне какое нибудь дело, а то на душе так погано! Никому я ни на что сегодня не нужен и совершенно никакого разумного занятия не вижу. И все этот дождь.
— А ты бы вязать научился.
— Может, мне в кого нибудь превратиться, в рыбу там или еще во что?
— Рыбой ты уже был, — сказал Мерлин. — Человеку мало мальски прилежному нет нужды дважды давать один и тот же урок.
— Ну, тогда, может, птицей?
— Если бы ты хоть что то знал, — сказал Мерлин, — а это, увы, не так, ты знал бы и то, что птицы терпеть не могут летать под дождем, потому что у них намокают и слипаются перья, и вообще вид становится замызганный.
— Я мог бы побыть соколом у Хоба в кречатне, — упорствовал Варт. — Тогда я сидел бы под крышей и не намок.
— Эк куда тебя метнуло, — сказал старик, — в соколы.
— Ты же знаешь, что можешь обратить меня в сокола, если захочешь, — закричал Варт, — и только нарочно дразнишь разговорами о дожде. Я так не согласен!
— Фу ты, ну ты!
— Мерлин, милый, — взмолился Варт, — пожалуйста, преврати меня в сокола. Если ты не сделаешь этого, я сам что нибудь сотворю. Прямо не знаю что.
Мерлин отложил вязание и поверх очков осмотрел своего ученика.
— Мальчик мой, — сказал он, — пока я еще не расстался с тобой, ты можешь стать кем угодно, — овощем, животным, минералом, микробом или вирусом, на здоровье, но тебе придется поверить в превосходство моей прозорливости. Еще не время обращать тебя в сокола, — и прежде всего потому, что Хоб по прежнему в кречатне, кормит птиц, — так что можешь пока посидеть и поучиться на человека.
— Ладно, — сказал Варт, — раз такое дело. И сел.
Через несколько минут он спросил:
— Дозволено ли мне говорить на манер человеческого существа, или тому, кто вскорости будет лишь виден, но не слышен, надлежит просить особого позволения?
— Говорить дозволено всякому.
— Это прекрасно, потому что я хотел обратить твое внимание на то, что ты уже на три ряда ввязал в ночной колпак свою бороду.
— Ах, чтоб меня!
— По моему, самое лучшее отрезать у твоей бороды кончик. Принести тебе ножницы?
— Почему ты раньше мне не сказал?
— Хотел посмотреть, что получится.
— Мой мальчик, ты подверг себя серьезной опасности, — сказал волшебник, — ибо мог превратиться в хлебный ломоть и поджариться.
И, бормоча себе что то под нос, он принялся медленно и с величайшими предосторожностями, дабы не спустить петли, выпутывать бороду.
— Интересно, — спросил Варт, когда решил, что наставник его уже успокоился, — летать будет так же трудно, как плавать?
— Летать тебе не придется. Я не собираюсь превращать тебя в вольного сокола, — просто подсажу тебя на ночь в кречатню, чтобы ты мог с ними поговорить. Это и есть лучший вид обучения — беседа со специалистами.
— А они станут говорить?
— Они каждую ночь говорят, как только наступает полная тьма. Рассказывают, как их поймали, и о том, что помнят из вольной жизни: о своей родословной, о великих делах своих предков, о военной выучке, о том, чему они научились и чему им еще предстоит научиться В сущности, это армейские разговоры, такие можно услышать в кантине образцового кавалерийского полка: тактика, личное оружие, разного рода пари, знаменитые охоты, вино, женщины, песни.