У тебя есть кто-нибудь?
Был одно время пожилой художник, но теперь состарился вконец, ему уже шестьдесят. И вспомнил о жене. Мы, правда, остались друзьями, однако каждый живет своей жизнью. Ты, наверное, слышала его имя – Филипп Шиманский. Я покачала головой.
– Правда, и мне сейчас не до амуров. Отец-инвалид на руках, сама на один глаз слепая.
И тут же другой, живой глаз Ренаты затуманился грустной поволокой. Но его сосед, стеклянный обманщик, был по-прежнему невозмутим и прозрачен. Я нашла в себе силы и впервые рассмотрела его: он казался дорогим изумрудом, по ошибке вставленным не на свое место. Будто Рената в своих художественных изысках и экспериментах не пощадила и себя. Я обняла молодую художницу и погладила по плечу.
– Не грусти. Все у нас будет хорошо. Развернемся с галереей, выставим твои скульптуры, привлечем других мастеров. Мы с тобой еще вкусим праздник жизни. Хватит горевать, пора работать. Идем в галерею!
***
Через четверть часа мы подходили к скверику перед нашей галереей. Ну и жара выдалась этим летом! Газон перед особнячком частью выгорел от солнца, а частью полысел от паркующихся авто. Сейчас здесь громоздился чуть побитый, грязно-бежевого цвета микроавтобус. Прежде такой мог быть на службе скорой помощи. Рядом с машиной размеренно махал метлой по песчаной дорожке субтильного сложения мужчина, облаченный в дворницкий ярко-оранжевый жилет, надетый на голое тело. Его ритмичные движения выглядели молодцеватым танцем под звучащую на улице громкую музыку радиоприемника, выставленного на подоконнике первого этажа. Обычно под такие песни солдаты маршируют на плацу. Везет мне нынче на меломанов! Дворник стоял к нам спиной и не замечал нас. Рената неожиданно дернула меня за рукав и потащила в другую сторону:
– О, я вижу, тут монумент, ну и махина! Сейчас посмотрим, что это за шедевр. – Рената ловко, как обезьянка, вскарабкалась на скульптуру и стала ощупывать ее детали.
Я разглядывала скульптуру с земли. Парная композиция: старик-производственник с большими, выпирающими над губой бронзовыми усами торжественно вручал рабочий молоток ученику-ремесленнику. Так сказать, символическая передача традиций. Правда, присутствие живой Ренаты, в обтягивающих джинсах и маечке, рядом с юношей изменяло замысел композиции. Получалось, что старый рабочий благословляет не юношу на труд, а чету новобрачных на счастливую жизнь. Только непонятно, почему молотком. Тут же вспомнились композиции актуального авангарда, виденные мною в лондонских музеях. Внедрение в мертвую материю живого артефакта дает непредсказуемый эффект.
Рената спрыгнула с постамента и подвела черту под исследованием, стараясь перекричать громкие куплеты марша:
– Скульптура сталинского соцреализма. Возможно, завод вывез ее со своей территории и установил здесь перед детским садом для назидания детишкам.
– Для малышей эта скульптура слишком угрюма. Она скорее пугает, чем радует.
– А кто арендует первый этаж?
– Какие-то нормалисты. Я ничего о них не знаю. Встречалась с директором лишь раз, когда окончательные бумаги на аренду с ними подписывала. Все предварительные переговоры Денис вел. А так больше не сталкивалась, хотя надо поближе познакомиться, соседи, как-никак.
– Какие нормалисты?
– Пока ничего не могу сказать кроме того, что написано при входе.
На двери висела фанерка с накорябанными вручную словами: «Добровольческое общество нормалистов».
– Сейчас мы у дворника разведаем обстановку, а потом пойдем знакомиться с шефом, – решила Рената и окликнула человека с метлой: – Милый друг, можно вас на минутку?
– И приглушите, пожалуйста, звук! – добавила я.
Дворник обернулся, метнулся к окну и выключил приемник.