Я был вынужден держать язык за зубами и не расхваливать свою самую замечательную в мире дочку на каждом углу, по крайней мере до окончания предварительно оговоренного годичного эмбарго на «эту новость».
Лоис частенько заглядывала с Меган к нам. Та вела себя как и подобает нормальному младенцу — агукала, булькала, хрюкала, а также пачкала пеленки в свое удовольствие. Так моя мама тоже вкусила прелести осознания себя столь молодой бабушкой; не могу не заметить, что всякий раз, провожая взглядом удаляющуюся коляску Меган, вздыхала она не без облегчения.
Еще в сентябре я поступил на курс бизнес-подготовки в колледже Капилано. Это хоть как-то заняло мои мысли, пришедшие к тому времени в полный раздрай от размышлений о Карен и Меган. Взрослая жизнь, хорошая ли, плохая, мчалась вперед на всех парах. Кончились долгие прогулки по окрестностям в любое время, только захоти. Кончились и уроки, которые можно было прогуливать. Появились арендная плата, счета за коммунальные услуги, налоги. Подростковые мечты о работе на Гавайях или профессиональном лыжном спорте сменились новыми, привлекательными в силу той самой новизны, картинами несерьезных беспорядочных связей и захватывающей суматошной столичной жизни. Венди никого в общем-то не удивила, решив стать врачом; она перебралась на другой конец города в Университет Британской Колумбии. Пэм продолжала работать манекенщицей. Лайнус, которому всегда нравилось возиться с запалами, газами, жидкостями, предпочел не отрываться от любимого времяпрепровождения; такая возможность представилась ему в университете Торонто.
Цели в жизни не было только у меня и у Гамильтона. Он тогда подрабатывал продавцом в «Радио-шэк» в Линн-вэлли. Как-то раз он сказал:
— Ричард, представь, что тебе уже лет сорок. И вот приходит к тебе кто-то и говорит: здорово, познакомься вот. Это Кевин. Кевину восемнадцать лет, и он будет решать, что и как тебе делать на работе. Лично я бы просто взбесился. А ты что скажешь? Но ведь в жизни так сплошь и рядом: самые принципиальные решения типа «кем быть?» принимает восемнадцатилетний остолоп, который ни хрена в жизни не смыслит!
Он передернул плечами.
Незадолго до Рождества, одевшись для дождливой погоды, мы впятером собрались на прогулку. Решено было совершить разведывательный марш-бросок по железнодорожным путям в районе Орлиной гавани. Хождение по путям всегда нравилось нам. В этом занятии отлично совмещались получение порции адреналина — какое-никакое, а нарушение закона, — и возможность оценить потрясающей красоты виды на океан. В качестве бонус-удовольствия выступала щекочущая нервы возможность обнаружить — в духе дешевых боевиков и детективов — припрятанный в придорожных кустах труп.
Щебенка на насыпи скрипела под каблуками; Лайнус с Венди затеяли бесполезное обсуждение структуры молекул креозота; Гамильтон время от времени гавкал на них: «А ну, поторапливайтесь там! Даже Пэмми сегодня в нормальной обуви, не на шпильках. Не дадим ей пожалеть о сделанном выборе!» Мы решили пройти насквозь почти двухмильный тоннель — весьма соблазнительная, учитывая ее опасность, перспектива. Даже при наличии девятивольтовых фонариков.
Как только мы вошли в тоннель, на нас оглушительно обрушилась тишина; меня всегда удивляло, почему безмолвие звучит так громко. Примерно на полдороге Гамильтон скомандовал:
— Стоп! Выключайте фонари!
Мы повиновались и встали как вкопанные, вдыхая темноту. Единственным источником света осталась зажигалка Пэм, взлетавшая и опускавшаяся в воздухе в такт словам Гамильтона:
— Раз, два, три… Ребята, зажигай!
Вчетвером они мгновенно встали возле меня холодным, почти враждебным полукругом, руки скрещены на груди, губы поджаты. Только Венди выглядела чуть более милосердно; она-то давно все знала.