Денис Анатольевич уставился на собственные часы дорогущей марки, бриллиантовую инкрустацию которых подсвечивало рыжеватое солнце за окном. Казалось, что его сконцентрированный взгляд в этот момент мог ощутить на себе даже бедный швейцарский часовщик, который ими занимался.
Так какого черта, Фома, я вижу тебя в курилке через пятнадцать минут после начала рабочего дня?
Эм
Э-э, а, да мне насрать! Если я еще хоть раз увижу тебя с утра в курилке, я привяжу твою жопу к стулу. Ты будешь ночевать здесь, смекнул?
Да, это больше не повторится, даю Вам свое обещание.
Ой, ты думаешь, мне твое обещание нужно? тихо сказал Денис Анатольевич и принялся выкуривать все табачные листья, который он растерял за время разговора.
Я посмотрел в сторону двери и спросил, достаточно выждав паузу:
Можно идти?
Денис Анатольевич погрузился в области мозга в поиске новой порции плохих новостей и произнес:
Нет, еще кое-что, он важно вздохнул и наклонился в кресле. Боюсь, Фома, в голубиной почте тебя не особо любят, потому что у меня снова плохие новости для тебя. Мы приняли решение урезать тебе зарплату.
Новости и вправду оказались не из разряда веселых.
А я могу узнать причину? я поинтересовался.
А что, ты такой тупой, что не можешь догадаться? В мире кризис, убыточные времена. Наш аналитик Базз говорит, что из-за вируса экономике надолго светит жопа. А тем более в нашем отделе даже никто не умер
Разве я не должен получить хоть какое-то уведомление?
А я тебе сейчас былину на привале рассказал, что ли? Я уведомил тебя, умник.
Я не понимаю, у меня уже уменьшилась зарплата? Я ведь ничего не подписывал.
Денис Анатольевич резко вскочил с кресла. Моя реакция, которую он посчитал слишком настойчивой, разозлила его, хотя я просто проявил начальный интерес к проблеме. Для меня настойчивость в финансовых вопросах была признаком бедности, а считать себя бедным, даже когда ты таковым являешься, это небольшой отказ от свободы.
Послушай, я ведь мог спокойно убить тебя, и все, никто бы даже не заметил! «Фома уволился». Вот так бы называлась эта сказка, пригрозил Денис Анатольевич. Его лицо резко покраснело от ярости.
Мне же понадобилось проявить немало усилий, чтобы не засмеяться, ведь я не планировал подвергать его темперамент проверке. Я поспешил успокоить Дениса Анатольевича:
Ну, хорошо, меня и так все устраивает.
Денис Анатольевич тогда снова откинулся на высокую спинку кожаного кресла и с большой долей удовлетворения сказал:
Тогда можешь идти.
Я направился к выходу и поблагодарил его в унисон с захлопывающейся дверью кабинета:
Спасибо.
Остаток дня я провел в четырех серых стенах угнетающего рабочего места, поскольку я не смог отыскать Алису во время перерыва, а в курилке мне одному появляться не хотелось. Кабинки сотрудников выглядели жалко и в отместку придавали их обитателям такой же удрученный вид. Маленький стол, вовсе не футуристический. Неплохой компьютер. Рядом календарь. Рабочий телефон японской фирмы.
Находясь здесь, мне сложно было не думать о той персоне, которую представлял из себя Денис Анатольевич. Властные люди всегда пугали меня своей непобедимой уверенностью в себе, хотя этот страх виделся мне в большей мере некоторым комплексом. Агрессия наскучила мне еще до моего рождения. Так, мне категорически не хотелось пересекаться с подобными людьми на жизненном пути, но их в моей жизни было больше всего, и мне нужно было быть уверенным, что я точно не зависел от их убеждений. Да, они и я это просто не идеальная пара. И теперь я даже не знаю, что страшнее: то, что им всегда найдется место на земле, или то, что во многом они бывают правы пропаганда и террор всегда были «серпом и молотом» величайших лидеров истории, и эти лидеры были теми, кто так или иначе написал нашу историю.
Я продолжал листать картинки на компьютере. Внезапно зазвонил телефон на столе. Пришлось в тысячный раз за день открыть базу данных и произнести слова:
Добрый вечер. Как я могу Вам помочь?
Вообще-то, в начале мы должны были произносить название компании и представляться клиентам, но мне это казалось глупостью, поэтому, даже зная, что звонки записываются, я не мог заставить себя это делать.
На этот раз пришлось выслушивать противную женщину лет тридцати пяти с голосом, принадлежащим неистовствующему пикетчику. Она была недовольна мною еще до того, как набрала номер, и к тому же одинока. Я попытался побыть ее компаньоном, но мои усилия были лишними.