Трудно сказать, что было на уме у Пила, но с каждой ми-11утой он распалялся все больше. Даже на меня посмотрел, хотя взгляд получился не длиннее первого.
– Мистер Кастор, этот период для нас во многом критический. Завтра в находящемся в Бильбао музее Гуггенхайма состоится встреча, очень важная и для архива, и для меня. Хотелось бы ехать с уверенностью, что это дело на месте не стоит: возвращаться к хаосу и недовольным коллегам не собираюсь. Если вы свободны, следует приступить немедленно.
В голосе раздражение и досада. И искренний страх. Главный управляющий в отчаянии: провал грозит ему огромными неприятностями, поэтому и нужен эксперт, на которого можно повесить наболевший вопрос.
Да, очевидно, так… Только почему Пил на меня не смотрит, почему относится, как к пустому месту? Его хроническая неприветливость очень напоминала поведение моей бывшей подружки. Неужели аутизмом страдает?
Похоже, главный управляющий умеет читать мысли.
– Наверное, моя манера держаться кажется вам странной. Вероятно, даже психическое или неврологическое расстройство заподозрили…
– Нет, даже в мыслях…
– И совершенно напрасно, потому что ответ положительный. У меня гиперлексия – состояние, в определенной степени схожее с высокофункциональным аутизмом.
– Понимаю…
– Неужели? А по-моему, нет. Если считаете, что я страдаю тяжелым психическим заболеванием, то не понимаете. Ничего не понимаете. Я начал читать в два года, а писать – в три. После первого прочтения могу запомнить самый сложный текст, даже если не знаю языка, на котором он написан. Мистер Кастор, гиперлексия – это счастье, а вовсе не беда. Однако она действительно вызывает нестандартную реакцию на коммуникативные сигналы окружающих. Особенно трудно поддерживать зрительный контакт; извините, если из-за этого наш разговор сбивает с толку или вызывает неприятные ощущения.
Смущенный и слегка озадаченный, я попытался исправить положение и заговорил лишь из желания заполнить паузу.
– Знаете, а ведь этот факт распутывает один из узлов. Теперь я понимаю, почему вы придали такое значение тому, что призрак на вас смотрит. Вероятно, вам это неприятнее, чем остальным сотрудникам.
Главный управляющий кивнул.
– Очень вдумчиво, – без капли тепла или одобрения проговорил он. – Еще одна особенность моего состояния в том, что большинство метафор мне кажутся… мутными. То есть трудными для восприятия. Например, когда вы сравнили меня с узлом: слушаю, но до конца не понимаю. Поэтому, если бы вы на время нашего общения по возможности исключили метафоры, я был бы премного благодарен.
– Хорошо. – Лучше вернуть беседу в сугубо деловое русло. – Давайте удостоверимся, правильно ли я запомнил даты. Значит, призрак появился в сентябре?
– По крайней мере тогда мне впервые о нем рассказали, и была сделана первая запись в журнале происшествий. Сам я увидел ее лишь несколько недель спустя.
– А поточнее не знаете? В какой день заметили призрака?
– Конечно, знаю! – Мой вопрос едва ли не оскорбил Пила, который достал из ящика стола огромный гроссбух с обложкой из мраморного картона, положил поверх книги учета и начал листать. Сперва я решил: «журнал происшествий» – изящный архаизм, обозначающий текстовый файл, но нет, это был настоящий журнал, заполненный вручную. Возможно, работа в подобном месте вызывает повышенное уважение к традициям.
– Вторник, тринадцатое сентября. – Перевернув гроссбух, он протянул мне. – Вот, можете прочитать, если хотите.
Я взглянул на страницу: запись за тринадцатое сентября занимала ее почти полностью, а почерк у Пила оказался очень мелким и убористым.
– Нет, спасибо. Подробности вряд ли понадобятся.