Тайная комната сердца
Я сплю, а сердце моё бодрствует (Песн 5:2)
Личность человека слагается из сложной сети отношений, в которые он вовлечён. Образы других людей, словно маленькие человечки в голове, находятся с нами в непрерывном диалоге. Каждый из них проекция опыта отношений с живым человеком. А в сфере духовного ещё, как сказал Сартр, есть дыра размером с Бога. И, несмотря на то, что каждый заполняет ее, чем может, есть особый смысл в том, чтобы она оставалась всё-таки пустотой. Мы не можем присвоить образ Бога себе. Он всегда окажется ложным или, в лучшем случае, неполным, потому что будет чем-то, что создано самим человеком. Но пустота способна стать местом встречи тайной комнатой, напоминающей об иллюзорности всех вещей, если они не наполнены присутствием Бога. Точно так же и личность в разделении с источником пуста.
Общение между Богом и человеком особая тайна. В ней соединяется Единое и единичное. Всматриваясь и вслушиваясь в глубины души, я ожидаю Встречи, осознавая, что она не может случиться нигде вне человека. Только в тесной тайной комнате сердца, о которой говорил Иисус, могут поместиться мои отношения с Богом, точно так же, как и Сын Божий смог уместиться в ясли Вифлеемского хлева. И в момент встречи тайная комната должна быть чистой, даже больше опустошённой, без всякого налёта моего «Я». Средством опустошения становится медитация, простота которой напоминает о неэгоистичном даре жизни.
Встреча начинается с приглашения. А любое приглашение имеет два слагаемых. Первое это призыв, молитва, слова, обращённые к Богу. Здесь сердце наполнено «Я», осознающим себя во всей противоречивой полноте отчаяния и радости, спасения и греховности, временности и вечности, разделённости и единстве. А второе слагаемое это тишина, пауза, во время которой «Я» уходит. Оно даже не ждёт за дверью. Любое ожидание есть попытка манипулировать Богом. Его нет в силу молчания, потому что в тот момент, когда мысли, чувства и ощущения остановились, нечего больше называть собой. И в такой тишине Встреча случится всегда. Как мягкое касание покоя, неподвижной вечности, находящейся в центре мироздания. «И мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдёт сердца ваши» (Флп 4:7). Мы снова и снова повторяем «Маранафа» «Приди, Господь», но с каждым новым словом приглашение становится всё более абсурдным. Оно крик из глубины души, ощущающей разделение с Богом. А потом слово начинает свидетельствовать, что никакого разделения не было. Это я отпадал от Него. Он же всегда был со мной. Молитвенное слово нужно мне, а не Ему.
Как вдох подразумевает выдох, так и молитва подразумевает молчание и вслушивание. Особую внимательность, основанную на понимании, что Бог всегда рядом, настолько близко, что и промежутка нет. Точнее, он настолько есть, насколько я создаю разделённость между нами, забываю о Присутствии, скрываюсь от Него. Но когда я внимателен, то встаю на путь, чтобы «ходить пред Богом», как делал Енох. Просто «ходил», просто был с Ним, как Адам, словно не было никакого отпадения. Но чтобы так срастись воедино, нужно долго лечить душу. Лечить тишиной, Присутствием, которое исцеляет и обличает.
И это так трудно быть с Ним, когда хочется бежать по свои делам, когда ты дёргаешься от каждого телефонного звонка и создаёшь помехи, вовлекаясь в хронический стресс суеты. Ведь Он напоминает о тщетности всего этого, обесценивает каждое корыстное поползновение души. Настолько, что не остаётся никакой прелести в том, чтобы быть обывателем тем, у кого быт определяет сознание. Рядом с Богом всё меркнет. Всё погружается в непроглядную темень, покуда в ней не нащупаешь ниточку в глубине души, которой ты к Нему пришит навсегда, а по ней, шаг за шагом, не выйдешь к Свету. Шаг за шагом в тишине, покуда не встретишься с Ним
Духовная ситуация времени и созерцательные практики Запада
Расхожим является мнение, что западная культура не склонна к созерцанию. Наоборот, ей от природы свойственная стеничность, деятельность, экспансивность. А погружённость в себя, приоритет внутреннего мира описывают как черту восточного менталитета. И, как писал, Киплинг, Запад есть Запад. Восток есть Восток
Философ Освальд Шпенглер называл культуру Европы «фаустовской». Неутолимая жажда жизни, знания, преобразования реальности всё это черты Фауста у Гёте, как и ещё одна он умён, но, похоже, не мудр. И, если мы пристально всмотримся в личность главного героя, то поймём, что его деятельная натура является такой от неудовлетворённости. Сама суть его сделки с Мефистофелем это готовность отдать душу, когда он произнесёт: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!». Выходит, вся деятельность Фауста не имеет адресата, твёрдой цели, она похожа на попытку убежать от того, что его волнует где-то в глубине души. Словно хочется забыть или игнорировать что-то важное. Так, например, Фауст, вспоминая, как с отцом они проводили эксперименты над людьми, скрывает свою вину за оправданиями о торжестве знания.