Прямо у входа в пещеру совершенно неподвижно стояла белая лошадь под ярким чепраком, рядом с ней вороная – поменьше и в отделанной серебром сбруе, а чуть подальше – крепкий мул, нагруженный бурдюками с водой, горшками и свертками, в которых, судя по всему, помещался провиант для людей и животных. У каждого седла висел лук и колчан со стрелами, а к седлу белой лошади был приколот обрывок пергамента с краткой запиской:
«Проклятие морского царя снято. Нинг».
В записке чувствовалось нечто весьма странное, хотя ни один из друзей не мог решить, в чем именно заключается эта странность. Возможно, дело было в том, что Нингобль вместо слов «морского царя» написал: «Посейдона», но такая замена казалась вроде бы вполне уместной. И все же….
– Очень непохоже на Нингобля, – заметил Фафхрд голосом, показавшимся несколько необычным Мышелову, да и ему самому, – он не привык делать одолжения и не просить взамен каких-либо сведений или даже услуг.
– Дареному коню в зубы не смотрят, – наставительно отозвался Мышелов. – И мулу тоже.
Пока они шли по пещере, знойный восточный ветер сменился на прохладный западный. Друзьям стало гораздо легче дышать, а когда они обнаружили, что в один из бурдюков налита не родниковая вода, а кое-что покрепче, это решило дело. Фафхрд сел на белую лошадь, Мышелов на вороную, и, ведя на поводу мула, они доверчиво двинулись на запад.
После дня пути герои поняли, что здесь что-то не то: они не добрались ни до Илтхмара, ни до Внутреннего моря.
Кроме того, их продолжала тревожить некая причудливость употребляемых ими слов, хотя понимали они друг друга превосходно.
И в довершение всего приятели почувствовали, что с их памятью и житейским опытом происходит нечто необычное, однако поначалу не стали признаваться друг другу в этих опасениях. Дичи в пустыне было предостаточно, и в жареном виде она оказалась вполне вкусной для того, чтобы заглушить смутные подозрения относительно ее несколько непривычного вида и расцветки. Вдобавок друзья вскоре наткнулись на источник с водой редкой сладости.
Только через неделю, после встречи с караваном мирных торговцев шелком и пряностями, друзья поняли, что разговаривают не на ланкмарском языке, не на ломаном мингольском и даже не на диалекте Лесного Народа, а по-финикийски, по-арамейски и по-гречески; до Фафхрда дошло, что его детские воспоминания связаны не со Стылыми Пустошами, а с землями, окружающими море, которое называется Балтийским; Мышелов осознал, что вспоминает не Товилийс, а Тир, и оба они уразумели, что самый большой город в этих краях не Ланкмар, а Александрия.
И вместе с этими мыслями воспоминания о Ланкмаре и даже о всем Невоне начали постепенно стираться из их памяти, превращаясь в далекие сны.
И лишь память о Нингобле и его пещере оставалась ясной и четкой. Однако, что за шутку он с ними сыграл, было непонятно.
А между тем воздух оставался чистым и свежим, еда превосходной, вино сладким и хмельным; мужчины были здесь сложены недурно, а это говорило о том, что и женщины тоже должны быть хороши собой. Новые слова показались поначалу причудливыми? Ну и что? Стоило лишь подумать об этом, как впечатление исчезало.
Это был новый мир, суливший неслыханные приключения. Хотя, если разобраться, не такой уж он был и новый….
Друзья медленно трусили по белой песчаной дороге, ведшей их к неведомой, но уже предопределенной жизни.
6. Гамбит адепта Тир
В один прекрасный день, когда Фафхрд и Серый Мышелов сибаритствовали в винном погребке, что неподалеку от сидонской гавани города Тира [Тир, древний финикийский город, расположенный на Средиземном море, имел две гавани: на юге – египетскую, на севере – сидонскую] (где, кстати сказать, все заведения подобного рода пользуются недоброй славой), умостившаяся у Фафхрда на коленях длинная и желтоволосая галатийка внезапно превратилась в громадную свинью.