Так, ме-е-елень-кий червячок-дурачок… Эх, Друц-лошадник, и впрямь встал ты на путь исправления — обеими ногами! — червяк вместо волн, подозрение вместо уверенности…
Честным человеком становишься.
— Пошто харя-то подряпана, Тимошка? — вместо ответа на приветствие усмехнулся купец. — С рысью обженился?
— Кабы с рысью, то ладно… — шмыгнул носом Тимошка.
— Ну а вы-то как? Все ль путем? Отметились? Содержание получили? Ты кивнул:
— Благодарствуем. Отметились, получили. Все путем.
— Ну, садитесь, што ли, шиш лесной? А с тобой, Тимофей, мы, считай, в расчете.
За патронами опосля зайдешь…
Уже на подъездах к Кус-Кренделю сидевший впереди купец обернулся:
— Надо бы вам работенку какую сыскать, што ли? А то зачнете, значит, со скуки по новой дурью маяться… да и приварок не повредит — здоровьишко поправить.
— Ну и какую ж ты нам работенку сыщешь, благодетель? — промурлыкала Княгиня, обжигая дыханием овчину ворота. — От лишних податей тебя отмажить? Долго смеялся купец; вкусно смеялся. Видать, понравилось нездешнее словцо.
— А поглядим, шиш лесной! Покумекаем — авось и намыслим што путное!
Княгиня выбралась из саней первой, а тебя Ермолай Прокофьич соизволили до самой Филатовой избы довезти (впрочем, все равно ведь по дороге — так и так едем…).
Прежде чем вылезти из саней, ты сунул руку за пазуху.
Извлек выданные урядником деньги.
— Вот. Филатовы три целковых с полтиной. Держи. Купец подержал деньги в ладони, разглядывая, словно в первый раз видел, — а затем молча протянул тебе обратно рубль с мелочью.
— Оставь себе. Подкормишься опосля каторги.
— А Филат?
— А што — Филат? Считай, не должен он мне больше, шиш лесной! Так ему и передай.
— Что-то больно добрый ты, Ермолай Прокофьич. — Ты поднял на купца испытующий взгляд. — С чего бы это, а?
— Значит, так хочу. Сегодня я хочу, завтра — ты… Глядишь, с того хотения какой-никакой барыш выйдет. Бывает?
— Бывает, — кивнул ты.
— А ты заходь по свободе, заходь к Ермолай Прокофьичу! Махорочки там, харчишек — после каторги разговеться… Заходь. А там, глядишь, и насчет работы чего удумаем:
— Спасибо, Ермолай Прокофьич. Зайду как-нибудь.
Червячок там, внутри, все копошился, понемногу разрастаясь. Щекотно.
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ
Если Ермолай Прокофьич соизволят не отвернуться, если удастся заглянуть купцу под его косматые брови, то можно мельком увидеть: …ночь на переломе лета.
У черной заводи нагие фигуры замерли: пускают венки по воде, провожают взглядами. Венки? Пустяки. Дальше кострище искрами до небес пышет, стращает рой звездных пчел. Над огнем тени взапуски носятся: визг, хохот, песни клочьями во все стороны. Тени? Песни? Ерунда:
В самой чаще, в лесном подвале алый пламень зажегся. Папоротник-цвет. Мелькает, морочит, в руки не дается.
Папоротник-цвет? Не дается? Дастся, куда денется!
Все клады откроет.
***
Помнишь, морэ: джя ко пшал, ко барвало, нэ-нэ-нэ!. И на два голоса:
— На горе стоит избушка, И в избушке той мороз. Черепаховые горы — Куда черт меня занес?! Ай, дэвлалэ, ай, со скердяпэ?! (Ай, господи, что мне делать?!) Да, ты еще помнишь.
Круг второй
ПОЕЗД В АД
— Хороший маг — мертвый маг!
Опера «Киммериец ликующий», ария Конана Аквилонского
ПРИКУП
Господин полуполковник с пользой проводили досуг. В гимнастическом зале маэстро Таханаги было изрядно темно. Сам маэстро, пожилой айн с вечной, словно приклеенной улыбкой, полагал сумрак непременной составляющей для понимания гармонии мира. На стенах, схваченные по краям бамбуковыми рейками, висели наставления с картинками: два-три иероглифа, и рядом — люди в странных одеждах, с ногами, заголенными едва ли не до срама, ломают друг друга.
Лица у нарисованных тушью людей были сварливо-задумчивыми.