Я готова! воскликнула я. Я напишу историю! Я положу жизнь, чтобы донести её людям!
И мир перед моими глазами распался на миллиарды осколков.
Тёмная без окон комната Раздаются удары в дверь. Я прижимаюсь к стене, понимая, что выхода у меня нет. Лишь бы это было недолго. Дверь открывается, и
Ты странная, Света: сидишь на кухне с выключенным светом
Лампочка загорелась, я увидела Господи, это были мои родители! Они стояли в дверном проёме, все в снегу после прогулки, такие родные, спокойные и добрые! Это было непередаваемое облегчение! Сил сдерживаться больше не было, и я зарыдала, кинувшись их обнимать, чувствуя под пальцами холодные снежинки с их одежды.
Что с тобой, дочь? удивленно воскликнул отец. Ты перетрудилась со своей писаниной?
Нет, мне Кошмар приснился, теперь все и вправду казалось кошмарным сном. Может, так оно и было
Кто принес горшок с шиповником? спросила мать. Я оглянулась и увидела свой «героический» шиповник привет из, к счастью, далёкого 2249-го года.
Вдруг за спиной отцаБоже, это Ангел! Он был огромен и ужасен, я с криком отскочила от двери.
Ты что, Френкеля испугалась?
Френкеля?
Отец посмотрел на меня как на круглую дуру:
Да и вообще тебе пора меньше писать, а то однажды и нас не вспомнишь. Шучу, шучу, поспешно прибавил он, увидев выражение моего лица, в принципе, я всегда предлагал дать этому питбулю имя Драдемон. Тогда, в зависимости от настроения, его можно было бы называть Дармоедом, Димедролом или Пирамедолом
Между тем пёс лениво вошел в кухню и прижался мордой к моим ногам.
Прекрати паясничать, одернула отца мама и обратилась ко мне:
Мы с отцом устали после работы. Собачку не выгуляешь?
Конечно! радостно ответила я. Господи, Френкель, как же я могла про тебя забыть!
Это странно идти к старой вешалке, на которой ничего не изменилось; выходить из дому и дышать чистым морозным воздухом, видеть в сумерках темную тайгу, ловить снежинки губамиСтранно потому, что еще недавно я видела, как Ангелы съели моих друзей. Как горел последний в мире лес. Это странно, но волшебно, необъяснимо прекрасно.
Друзья Теперь они, как ни странно, ещё не родились. И не скоро родятся.
Я напишу, напишу про всё, что со мной случилось, расскажу людям о том, во что мы превратим свою и чужую планеты Лишь бы они послушали Лишь бы из всего живого на Земле, кроме Ангелов, не осталась одна я с шиповником.
Здравствуйте! сказала я незнакомому старичку соседу, разгружавшему машину.
Френкель бежал рядом, спокойный и уверенный, прямо как я. Дай Бог, теперь всё получится
Седенький, сгорбленный теперь уже профессор Дементьев посмотрел вслед уходящей девочке с собакой и, вздохнув, сказал:
А ведь всё-таки они подружились эти две расы
Рассказ второй. Нарисованная жизнь
Тихо догорала ночь. Скоро свет разрежет тьму, и начнется день, душный день. Но только не для него. Он не принадлежит этому дню.
Великое творчество изобразительное искусство! В тончайших линиях скрыт секрет движения человека, прелесть нежного бутона или же шум бури. Все шедевры комиксов от популярного во всем мире «Хеллсинга», американского «Спайдермена» до жемчужин CLAMP-a «Х» поражают воображение настолько сильно, что человек уже никогда не станет прежним, едва его взгляд упадёт на страницы. Если ему не безразлично. По крайней мере, этому человеку не безразлично.
Он был художником одним из тех начинающих «салаг», у которых амбиции обратно пропорциональны умению. Но у него было то самое, что делает любого невзрачного творца гением и Богом страсть искусства. Если музыка написана без страсти, рвения, поглощения и полной отдачи, она пискнет и потухнет в безжалостном мраке вечности. Никем не услышанная к счастью. Если человек, пишущий книгу, не стонет от ран своего героя, не любит и не желает его возлюбленной, не плачет от горя персонажа он жалкий графоман. Вот эта грань не больше и не меньше. Только страсть. Она была у него сполна.
Откинут, прочь затупившийся карандаш; в старинную чернильницу приятно наливается черная, чернее не бывает, тушь. Он взял в руки острое, тоненькое пёрышко на него накатилось сладостное возбуждение от предстоящей работы. Вся она была под стать ювелирной: тонкие полоски, толстые точки преобразуют линии простого карандаша в выпуклые пейзажи. Это болезненное удовольствие, когда указательный палец болит от постоянного упора в карандаш или перо, но так по-особенному скрипит под острым кончиком бумага; так удивительно в карандашные выемки вливается тушь ни единого пятнышка! Разве кто-то сможет нарисовать точно так же?